Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Стихи, пусть даже самые незатейливые, требуют отделки. Такое уж свойство литературы. А другое свойство – Карамзину быть Карамзиным, Жуковскому – Жуковским.

– Васенька! Да ты сердишься!

– Нет, я просто говорю серьезно, о серьезном. Мне не стыдно признаться – я преклоняюсь перед Николаем Михайловичем. Когда я бываю у него, то физически чувствую – обновление. Карамзин – гений нового.

– Ох, Васенька! – Екатерина Афанасьевна даже головой покачала. – Муза-то, я гляжу, сударынька опасная… Как ты говоришь о Николай Михайловиче? Гений нового? Какие же вы молодые, пииты. Твоему кумиру под сорок, а в письмах – юноша.

Минин сладкой русской речи

Для русских слово «новое» – синоним «весны». Молодая Россия приняла сочинения Карамзина с восторгом. Так радуются подснежникам в проталинах, когда земля задавлена сугробами, а реки закованы льдом.

Прозрачность, легкость языка, интимность стиля, европейское мышление, общечеловеческая значимость в устремлениях и чувства, чувства!

«Старое» Россия почитала сокровищем во времена допетровские.

Нынешние вертопрахи, нахватавшись парижских верхушек, свысока взирают на святоотеческое, на исконное. У нынешних во всем пустота. Не золото копят, но бумажные ассигнации, облигации, акции и векселя, будь они неладны!

Для Александра Семеновича Шишкова, академика с 1796 года, вице-адмирала с 1798-го, томики новых журналов и книг были подобием железных прутьев, коими Карамзин и карамзинчики отгораживали русских людей от корени, из которого пошла Святая Русь, от природного языка, от божественного величия церковнославянского.

Поставив перед собою на столе презренную книжицу «Вестника Европы», адмирал запер кабинет на ключ и, облачившись в мундир со звездою, с Анненскою лентою, увидел себя капитаном фрегата «Николай».

Сражение предстояло не менее грандиозное, нежели со шведами.

Перо выбрал из доброй дюжины, поменял чернила, затеплил лампаду перед иконой святителя Николая.

Чувствуя в сердце львиную силу, львиный гнев, не торопился разразиться рыком. Не гром убивает – молния. Разворошить улей – пустое дело, нужно до царицы-пчелы добраться.

Застегивая пуговицы на мундире, Александр Семенович смотрел на себя в зеркало. Для нынешней, ничтожной по духу своему публики истина не есть довод следовать истине. Для нынешних дороже – от кого слышат. Подавай модника наподобие французистого шута Базиля Пушкина.

Будет ли нынешняя Россия внимать Шишкову?

Автора «Морского словаря» знают на флоте. Переводчика «Слова о полку Игореве» – два десятка любителей древней словесности… Однако ж адмирал Шишков вхож во множество семейств как автор детских книг.

Кто не читал в России колыбельной:

На дворе овечка спит,
Хорошохонько лежит…

Или «Николашиной похвалы зимним утехам»:

Хоть весною
И тепленько.
А зимою
Холодненько,
Но и в стуже
Мне не хуже…

И это не говоря о «Нищенькой»:

Услышьте стон плачевный мой,
Мне только минуло шесть лет.
Ах, сжальтесь, сжальтесь надо мной:
Есть хочется, а хлеба нет!
Я ведаю, хотя мала,
Что в свете надобно терпеть;
Но мало так еще жила!
Не дайте рано умереть.

Александр Семенович быстро прошел к столу. Начертал на белом листе название статьи стремительно и четко, так пишут приказы во время сражений: «Рассуждения о старом и новом слоге Российского языка».

Покосился на томик «Вестника Европы». Адмиралу досадила статья, в коей Карамзин предлагал дело весьма благое и для воспитания юношества зело значительное: создать картины и монументы о важнейших событиях Российской истории. И даже предлагал сюжет картины.

Александр Семенович не утерпел, открыл заложенное место: «Рюрик, опершись на лук свой, задумался, Синеус и Трувор советуются между собой. Некоторые из их товарищей занимаются ловлею, другие, узнав о прибытии славян, спешат к ним. Послы говорят друг с другом, удивляясь величественной красоте варяжских князей».

Заглянул в конец статьи. «В Нижнем Новгороде глаза мои ищут статуи Минина, который, положив одну руку на сердце, указывает другою на Московскую дорогу…»

Великое дело, проповедуемое Карамзиным, укрепит доверие и к его пустым полуфранцузским писаниям – вот в чем беда!

Ломоносова и Державина все эти базили пушкины, шаликовы вкупе с курятником Московского пансионата, готовы придать забвению и, пуще того – пыжатся осмеять.

Перо решительно помчалось по бумаге, будто ветер ударил в паруса.

«Всяк кто любит Российскую словесность и хотя несколько упражняется в оной, не будучи заражен не изцелимою и лишающею всякого разсудка страстии к французскому языку, тот, развернув большую часть нынешних наших книг, с сожалением увидит, какой странный и чуждый понятию и слуху нашему слог господствует в оных».