Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Хозяйка ушла, а они думали, кого можно рекрутировать на бой с русскими французами. Иван Андреевич Крылов, князь Сергей Александрович Шихматов-Ширинский, Хвостовы, граф Дмитрий Иванович и Алексей Семенович, Федор Петрович Львов, флигель-адъютант Петр Андреевич Кикин, Карабанов Петр Матвеевич, сенатор Иван Семенович Захаров, не пишущий, но любящий служителей муз, щедрый меценат. Князь Дмитрий Петрович Горчаков, полковник Александр Александрович Писарев, Александр Федорович Лабзин, Василий Федорович Тимковский, Петр Александрович Корсаков, сочинитель букваря – Николай Иванович Язвицкий, Галинковский Яков Андреевич, Шулепников, как его, Господи…

– Это же сила! – решил Шишков и, прижавши руки к груди, смиренно попросил: – Гаврила Романович, почитайте новое… Что нынче волнует российского Овидия?

– Волнует. Волнует, Александр Семенович… Возьму листы, совсем недавно сочинено.

За окном было синё, зажгли свечи. Державин прочитал:

Необычайным я пареньем
От тлена мира отделюсь,
С душой бессмертною и пеньем,
Как лебедь, в воздух поднимусь.

В двояком образе нетленный,

Не задержусь в вратах мытарств;
Над завистью превознесенный,
Оставлю под собой блеск царств.

Да, так! Хоть родом я не славен,

Но, будучи любимцем муз,
Другим вельможам я не равен
И самой смертью предпочтусь.

Это была песнь поэзии и самому себе. И что-то в ней было лебединое.

С Курильских островов до Буга,
От Белых и Каспийских вод,
Народы, света с полукруга,
Составившие россов род,
Со временем о мне узнают:
Славяне, гунны, скифы, чудь…

Вдруг грохнули пушки, языки огня на свечах припали, но в саду, должно быть, папоротник зацвел.

Оба поднялись. Гаврила Романович дочитал стихотворение, и, омочивши друг друга слезами восторга, они вышли на крыльцо – любоваться сказкой фейерверка.

Розовое утро

Гаврила Романович поднялся на заре, а гость уже в саду.

– Нигде и никогда не видел столько розового! – Александр Семенович повел руками. Розовое небо, розовый Волхов, розовые плёсы противоположного берега, сад, розовый от роз и шиповника. – Ежели в Званке ловят розовых щук и голавлей – не удивлюсь.

– А не погулять ли нам по Волхову?! – предложил Державин.

– Зачем моряка спрашивать о море?

– Тогда я за Тайкой.

Тайка улыбалась хозяину и гостю, уж так была рада путешествию, что у пиитов настроения прибыло вдвое.

Флот Званки насчитывал, кроме дюжины лодок, два корабля. Один, с домиком посредине, носил имя «Гаврила», другой был «Тайкой». Самый настоящий бот, устойчивый на волне, быстроходный.

Выбрали «Тайку».

Гребцов было четверо, но спешить не хотелось.

– К заводи! – распорядился Гаврила Романович. – Покажу тебе царство черных стрекоз и кувшинок.

– Кувшинок, – повторил Александр Семенович. – Я голову ломаю над корнями слов. Откуда что пошло. Какое оно, первое слово, сказанное Адамом Еве?

– Бог!

– Ишь как просто. А я вот вслушиваюсь в слово «кувшинка», и во мне так и звенит буква «ка». Кувшинка – от кувшина. Но кувшин – он ведь для воды. Ре-ка. О-ка. Прото-ка. А рыбы? Шу-ка, о-кунь. Или, скажем, пере-кат, пото-к, ручее-к. Всюду «ка».

– Заниматься такими вещами – голова пойдет кругом! – посочувствовал другу Державин.

– Я последнее время предлоги исследовал. Сила предлогов зело велика. Всякий предлог, приставленный к глаголу, показывающему единократное и неокончательное действие, переменяет оное в окончательное и совершившееся. Возьмем первое, что приходит на язык: жить, пить, просить, золотить… Приставляем предлог и получаем картину завершенного круга, бытия: прожить, выпить, пропить, вызолотить, выпросить.

– М-да! – согласился Гаврила Романович. – Слово – материя высшего порядка. А вот и старица.

Ботик заскользил по лону спящей воды, не тронутой ни единым дуновением.

– Где же кувшинки? – озирался Александр Семенович.

– Подождем.

Гребцы подняли весла, и такая тишина объяла суденышко, будто природа дыхание затаила.