Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Сам даже на краткий визит храбрости не набрался бы, но сей вояж – по приглашению! Приглашение «быть непременно» привезла еще в феврале Екатерина Афанасьевна. Карамзин к тому же прислал книгу князя Шаликова «Путешествие в Малороссию» с нижайшею просьбою написать отзыв для мартовского номера «Вестника Европы».

Просьба Карамзина – боже мой! Сочинение князя прочитано залпом. На другой день перечитано. На третий – толстое письмо почтари помчали из Белёва в Москву.

И вот Жуковский стоял перед Николаем Михайловичем. Стоял растерявшись, и не от своей глупейшей стеснительности, – вдруг открыл: Карамзин на голову ниже!

В прежние встречи Василий Андреевич этого не заметил, не запомнил… Может, вымахал за год Мишенского сидения?

И еще одно изумило: великий писатель был рад ему. С дороги – за стол, накормил, повел в парк. Показывал усадьбу Нарышкиных, церковь, построенную в Петровскую эпоху.

– А на колокольне-то у нас – пленный швед! Голос – медь с серебром! – погордился Николай Михайлович. – История. Я теперь весь в прошлом. Мой Вергилий по дебрям Российским – преподобный Нестор.

– А литература?! – испуганно вырвалось у Жуковского.

– Литература – суета… При Павле Петровиче – суета опасная, нынче голову за изящную словесноть не рубят, а жилы из сочинителей тянут не хуже, чем в застенке. Ваш кумир Антон Антонович Прокопович-Антонский – он ведь ко всем своим службам еще и цензор – изъял было из «Вестника Европы» мою «Марфу Посадницу». Я потребовал объяснений. Если повесть запретите – уеду из России. Всполошились, скандал-то ведь до государя дойдет, указали карандашиком на слово «вольность». Я тем же карандашиком «вольность» зачеркнул, а поверх начертал «свобода». Делу, к обоюдной радости, – конец, но каково автору! Я – Карамзин, а если повесть принадлежала бы господину Н, только начинающему писательский путь?

Николай Михайлович говорил, как с равным, но ведь господин Н, это он – Жуковский.

– Разве история не опаснее литературы? – сказал, что думалось. – Степан Разин, Пугачев… Великий Петр, казнивший Алексея, наследника? Грозный, своею рукой убивший сына, тоже наследника.

– Петр III, Иоанн VI, – Карамзин быстро глянул на Василия Андреевича, – Павел… Я пока что во глубине веков. Темно, да безопасно. О Баяне нынче думал. Дивный образ пиита древнейших времен. Певец полусказового царя Трояна. Увы, есть только имя! Произносишь сие дивное – Баян, и кажется – воздух всколыхивается от сказаний, но – увы! – ни единого слова не разобрать.

Вечером, покуривая, говорили о журнальных делах.

– Вы написали о князе Шаликове превосходно. Князь объявил себя моим последователем. Это ему ужасно вредит, а он упорствует. Но ведь романсы в народном духе у него не худы.

Нынче был я на почтовом на дворе —
Льстил себе найти от миленькой письмо.

– Я, не укоряя, сказал о книге князя правду.

Карамзин снял с полки мартовский номер «Вестника Европы». Открыл заложенную лентой страницу, прочитал:

– «… Не езда в Малороссию для одних летних вечеров; они и здесь в Москве прекрасны. Выйдешь на пространное Девичье поле; там, где возвышаются гордые стены Девичьего монастыря, сядешь на высоком берегу светлого пруда, в котором, как в чистом зеркале, изображаются и зубчатые монастырские стены с их башнями, и златые главы церквей, озаренные заходящим солнцем, и ясное небо, на котором носятся блестящие облака…» Светло, поэтично, все по-русски… Настоящая проза. Утерли Шаликову нос!

– Но ведь это отблеск ваших «Писем русского путешественника». Подражание.

– О нет! Сие – поток новой литературы, торжество русского языка скинувшего вериги златошубого – старославянского… Прошу вас, не торопитесь. Поработаем. Я – свое, вы – свое. Вечером можно почитать сочиненное за день. Когда читаешь вслух то, что накропал в затворничестве, все промахи – вот они! – и вдруг наклонился, вложил в руки Жуковского свой журнал. – На мне теперь такая гора… Я хочу передать «Вестник Европы» человеку, умеющему любить всё талантливое, что есть в России. Такого человека я знаю… Уж очень молод, да ведь и, слава богу, силы не растрачены, стремления не расшиблены о суету.

И тотчас перевел разговор на иное. Спросил, какое впечатление произвела книга адмирала-академика Шишкова «Разсуждения о старом и новом слоге российского языка». Оказалось, Василий Андреевич в белёвской глуши даже не слышал о таком сочинении.

– Я тоже хочу в Белёв! – воскликнул Николай Михайлович. – Нет в Москве человека, который не пытал бы меня о сим суровом трактате. И сам я, как видите, не устоял, спросил.

Карамзин положил солидный томик перед гостем, указал отчеркнутый абзац.

– «Кто бы подумал, – прочитал Жуковский, – что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего (т. е. церковнославянский язык), начали вновь созидать оный на скудном основании французского языка».

– Догадываетесь, в кого сей камень из пращи?

– Нет. Увлечение французским в России повальное, и не токмо в России. Взять ту же Польшу.