Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Оставил перо, умылся и снова – к столу. Сшил еще две тетради. Надписал: «Примеры (образцы) слога, выбранные из лучших французских прозаических писателей и переведенные на русский язык Василием Жуковским», «Избранные сочинения Жан-Жака Руссо, перевод с французского, том первый».

Чувствовал, как дрожит сердце: отныне надлежит творить в одиночестве, но за двоих. В тетради, куда заносил пришедшие на ум сюжеты и образы, записал, что нужно сочинить в ближайшие годы: 1. «Марьина роща» – что-нибудь из «американской жизни» в подражание «Атала» и «Рене» Шатобриана. 2. Биографии великих людей (Жан-Жак Руссо, Лафонтен, Стерн, Фенеолон). 3. Статьи: «О садоводстве», «О счастье земледельца», «О вкусе и гении».

Перевернул страницу и написал, что нужно перевести из мировой литературы: “Оберон” Виланда, “Освобожденный Иерусалим” Тассо, творения Гомера, Вергилия, Лукиана, Овидия, “Дон Карлос” Шиллера – не исполненное с Андреем дело, произведения Вольтера, Буало, оды Горация и Анакреонта…»

Сверху втиснул: “Эпическая поэзия”: отрывки из “Мессиады” и Мильтона…».

Не зная, куда деть себя, выбежал из флигелька и кинулся в луга, минуя тропинки. Остановила буйная Выра. Смотрел на кипение воды на перекате, пошел к ветлам, сел на корневище. Стихи пошли сами собой, их словно бы листва нашептывала:

О, друг мой! Неужель твой гроб передо мною?
Того ль несчастный я от рока ожидал?
Забывшись, я тебя бессмертным почитал.
Святая благодать Предвечного с тобою!..

Вернувшись домой, записал все три строфы, закончив последняя строку бесшабашно начертанным восклицательным знаком:

С каким веселием я буду умирать!

В нем кипело, как в Выре.

В тетрадь для замыслов вписал сюжет еще одной повести: «Приступ: утро; пришествие весны; Весна всё оживляет, разрушение и жизнь – Андрей Тургенев… Краткость его жизни, гроб его. Надежда пережить себя. Опять обращение к весне: главные черты весенней природы (из Клейста); жизнь поселянина (из Клейста) цена неизвестной и покойной жизни, уединение, обращение к себе, к Карамзину, лес черемуха, ручей; гнезда, конь… озеро, рыбак, первый дождь».

И глазами – иконе:

– Господи, пошли долголетие, ибо задуманное – как молния, на исполнение задуманного – жизнь положить.

Дом

«Вестник Европы» попечатал повесть Василия Жуковского «Вадим Новгородский». Повесть предваряла поэма-плач: «О ты, незабвенный! Ты, увядший в цвете лет, как увядает лилия, прелестная, блаженная! – кричало сердце по Андрею Тургеневу. – Где следы твои в сем мире? Жизнь твоя улетела, как туман утренний, озлащенный сиянием солнца…»

Карамзин тоже не остался безучастен. Слово его было краткое, простое: «Сия трогательная дань горестной дружбы принесена автором памяти Андрея Ивановича Тургенева, недавно умершего молодого человека редких достоинств».

Потерявши сына, таланты коего почитал за сокровище с печатью мирового духа, батюшка его Иван Петрович замкнул сердце от наук, а правдивее сказать, бежал от университетского юношества. Получил отставку, купил дом в Петроверигском переулке на Маросейке, собираясь дожить оставшиеся дни отшельником, без чувств, без желаний. Но жизнь никогда не убывает – заканчивал учебу в Геттингенском университете Александр, младший – Николенька – был светочем Благородного пансиона, ему прочили золотую медаль и место на мраморной доске, пониже Кайсаровых, Воейковых, Жуковского.

А у Василия Андреевича вышел первый том «Дон Кишота». Он принес книгу порадовать матушку, да Мария Григорьевна не без гнева перехватила подношение.

Как ножом по сердцу резанула сия сцена бедного Василия Андреевича, но осерчал на самого себя. Сколько матушке ждать его сыновнего обещания свой дом поставить! Убежал во флигелек, взял большой лист бумаги и нарисовал мечту: двухэтажный просторный дом с итальянским окошком в центре второго этажа. Место для дома ни выбирать не надобно, ни тем более покупать. С 1797 года имел он недвижимость: дар от дочери Афанасия Ивановича Авдотьи Афанасьевны Алымовой – дом в Белёве, над Окою. Одна беда, хоромы сии били столь ветхие, что жить в них нельзя ни зимой, ни летом: стены мороз пропускают, а крыша – дождь.

Со своим планом поспешил к матушке Елизавете Дементьевне. Ей представил не столько рисунок, сколько смету расходов. Матушка призадумалась, а скорее всего биение сердца уняла, дабы не расплакаться, и благословила.

К Марии Григорьевне подступиться Василий Андреевич не посмел. Опасался какой-либо невоздержанности грозной барыни, но та, узнавши о затее от Елизаветы Дементьевны, поцеловала любимца в макушку и решила дело:

– В голове стишки, а ведь хозяин! С богом, Васенька. Пора тебе иметь свой дом. Строку-то о найме плотников зачеркни. Своих пришлю, наши не хуже белёвских.

Зимой Василий Андреевич закупал лес. Летом плотники раскатили по бревнышку старые хоромы, копали яму под фундамент. Дом недалеко от обрыва, строить нужно прочно.