Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

В раздевалке они столкнулись с Жуковским.

– Я очень рано встаю, – зачем-то объяснил Василий Андреевич.

Потухшая улыбка лисицы

Три дня младший Перовский держал строгий пост: жил на черных сухарях да на чае. Пришел на исповедь, готовый покаяться в ужасных своих падениях. Федра, Дидона, Семирамида – трагедии, потрясшие мир, пролетели не токмо мимо его сердца, но и мимо ушей. Ловил, где что оголится у французской дивы. И сатана тут как тут. «Наградил» двумя дюжинами совершенно, ну, совершенно голых девиц. Может, их и больше было, да наверняка больше!

Василий склонил перед священником голову, но рассказать об участии в срамном ужине, о своих исканиях в театре под юбками, нет, не посмел.

После неудавшегося покаяния томился, мучился. И тут его пригласил на охоту Лев Кириллович, родной брат «воспитателя».

Охота устраивалась для узкого круга, ради супруги Льва Кирилловича – знаменитой на всю Москву Марии Григорьевны. Мария Григорьевна любила зиму, ружья, стреляла мужчинам на зависть. Славу, ужасную славу, доставила ей, однако ж, не меткость, не воистину русская красота (она была урожденная Вяземская) – скандал, разбирать который пришлось императору Александру в первый год его правления.

Князь Голицын Александр Николаевич, в считанные годы промотавший свое огромное состояние – одна из его забав: кидать золотые монеты в окошко, – проиграл Марию Григорьевну Льву Кирилловичу в карты. Безобразие кончилось разводом и венцом. Выскочки Разумовские торжествовали над древним московским боярством.

В устроенной охоте тоже было некое состязание. Александр Николаевич Голицын в эти же самые дни устраивал охоту на специально доставленных воронежских русаков. Знаменитая садка зайцев помещалась за Тверской заставой на Ходынском поле. Травили длинноухих собаками, разумеется, со ставками: чья лучше.

Егерь указал Василию место перед поляною, в березняке. Солнце было где-то близко за облаками. Снег не слепил – пышел жаром. Елочки среди берез казались новехонькими, будто подгадали вырасти к охоте.

Охотились на лису-огневку.

Березы вокруг тоже были молодые. Обманываясь светом, они приготовлялись встречать весну – это в первые-то дни декабря! – и сияли во всю мочь своей святой белизны.

Лиса была не дура, чтоб выскакивать на поляну, на открытое место, и Василий не думал об охотничьей славе – пускай Марии Григорьевне достанется. От света, от затаенно весеннего безумства березовых вершинок он чувствовал в груди ласковое распаление. Душа готова была объять и этот дивный свет, и снег, и лес. Василий вдруг перестал чувствовать себя мерзким от того, что искал запретное под юбками девицы Жорж и что там, где скакали на стульях, – девица, взявши его за руку, указала, где надо ее держать. Он и теперь чувствовал на ладони живой шелк обнаженного женского тела. Господи! Не им были званы девицы, не он их раздевал!

Встряхнул головой, гоня прочь все это постыдное, и увидел, какая грудастая береза на другой стороне поляны. Похваляясь статью, береза словно бы выступала из хоровода подруг. Василий перепугался своих глаз, видящих бог знает что, зажмурился, и перед ним явилась родная Судость, девка в реке, белая, как молоко. И дымок сей! Дымок!

И тут он увидел – лису. Лиса вышла из-за елочки, жаркая, жданная. Мордочка прехорошенькая. Лиса смотрела себе за спину и скалилась веселой улыбкой: провела охотников.

И на него посмотрела. Заговорщицки, дружески…

Грянул выстрел, лису бросило на елку. Передние лапы кинулись бежать, но ведь по воздуху…

Василий с ужасом смотрел на ружье. Он не помнил, что поднял его, целился, нажимал на спусковой крючок.

Звенели голоса, вокруг лисы собирались охотники. Василия хлопали по плечам, ему жали руку. А он хоть и не умер, как красавица лиса, но обмер. Ему не чудилось, это так ведь и было: друга убил.

Появился Лев Кириллович.

– Ай да Васька! В глаз хлопнул. Так у нас одна Мария Григорьевна стреляет.

– Все трофеи Марии Григорьевны впереди! – сказали охотники.

– Увы, господа! – развел руками Лев Кириллович. – Только что прискакал человек брата моего. Посланники наши, граф Иван Андреевич Остерман и князь Петр Александрович Голицын сообщили из Твери о высочайшей милости. Государь Александр Павлович обещал быть в Москве в Николин день. Два дня осталось приготовиться.

– Ура государю! – вскинула руку с ружьем Мария Григорьевна.

– Ура! – грянули охотники и, не сговариваясь, дали залп недружно, зато эху было долгое веселие.

Александр в Москве

Братья Перовские, Лев и Василий, въезд царя в Москву смотрели на Тверской.

– Ишь Николай-то как раздобрился! – хвалили святителя в толпе. – За уши маленько щиплет, а не холодно. В прошлом годе, помните, как завернуло? Вздохнешь – будто водки дурной хватил. Не воздух – пламень!

– Царский день! – соглашались с сударями сударыни. – С солнышком.

– Ахти, Господи! Вон солнце-то наше!

– Едут! Едут!

– Студент, а студент! – толкали Василия в спину. – Пусти вперед себя! Ишь, какая жердь! Не видать за тобой ничего.