Царство. 1958–1960

— У тебя всё в порядке? — озабоченно спросила Лёля.

— Всё нормально, меня больше никто не ищет.

— Слава богу! — Лёля прильнула к любимому.

Ян ласково обнял свою ненаглядную:

— Соскучился, котёночек?

— Очень! Ты есть будешь?

— Поем.

— Я кулебяку испекла.

— Какую такую бяку? — наконец он улыбнулся!

— Сам ты бяка!

— Корми скорей, а то я тебя проглочу! — Ян игриво трепал милую по голове.

Лёля выставила на стол ещё не успевший остыть пирог и стала расставлять тарелки.

— Я сейчас! — Ян вышел на улицу и через пару минут вернулся. В руках он держал чемоданчик.

— Садись за стол!

— Сажусь. Можно я у тебя чемодан оставлю?

— Оставляй.

— Только ты его спрячь получше. Я потом заберу.

— Он будет в малом домике, на чердаке, — сказала Лёля.

На территории дачи стоял ещё один домик, совсем крохотный, там никто не жил, когда-то он предназначался для лёлиных нянек, потом надобность в нянях отпала, и дом превратился в склад ненужных вещей. Чего только там не была и старая одежда, и обувь, и сломанные стулья, коробки с бумагами академика, сельскохозяйственные книги на иностранных языках, которые некуда было девать, то есть абсолютнейший хлам.

— Мы сегодня дома? — спросила Лёля.

— Фима зовёт на просмотр нового американского фильма.

— А где показ?

— В Госфильмофонде, в семь. У Фимы директор Инторгкино друг.

— Можно пойти, развеемся.

— Идём! — Ян набросился на кулебяку: — Вкусно! — с набитым ртом похвалил он.

— Ты чаем запивай, я свежий заварила, или шиповником. Что налить?

— Чая!

Лёля принесла большую чашку.

— Знаешь, я грустила.

— Чего?

— Потому что одна и одна! С подругами я больше не общаюсь, а тебя нет и нет! Вот и грустно.

— Не надо грустить, я уже здесь! — он чмокнул её в щёку.

— Как от сына Хрущёва ушла, меня все друзья позабыли!

— Наплюй! Значит, они не настоящие.

— Ещё дождь пошёл! — чуть не плакала испанка.

— Ну вот ещё расстройство — дождь! Дождь пойдёт и пройдёт! Не грусти, дурашка!

— Ты ешь, Янчик, ешь!

Ян отрезал от кулебяки очередной кусок.

— А сама почему не ешь, ведь такая вкусняшка?

— Боюсь растолстеть. Растолстею, и ты от меня уйдёшь!

— Никуда не уйду, я уже набегался!

— Не говори так, это пошло!

— Не буду.

— Мы ведь родные, правда?

— Родные! — он потянулся к Лёле, стал гладить её. — Значит, идём в кино?

— В кино!

— Кроме нас там зрителей не будет, небольшой зальчик, но с полноценным экраном.

— Здорово!

— Хочешь, я возьму шампанского, выпьем?

— Возьми!

— Вот только переводчик будет мешаться! Госфильмофондовцы нам переводчика дают.

— Зачем нам переводчик? — удивилась Лёля.

— Фильм на английском языке, а Фима тупой, английский не знает и его подруги тоже.

— Я переведу, никакого переводчика не надо!

— А шампанское?

— Что шампанское?

— Как будешь пить?

— Не беспокойся, я всё успею!

— Ладно. Ещё капитан придёт.

— Стас?

— Да. У него отпуск.

— Он один придёт?

— Один. Ляля беременна.

— А мы с тобой? — лукаво взглянула Лёля.

— Что мы?

— Когда займёмся ребёночком?

— Да прямо сейчас!

7–28 октября, Москва — Нью-Йорк

Поездка в Соединенные Штаты на 15-ю Сессию Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций Хрущёва мало воодушевила: американский Президенте ним встречаться не пожелал, и никакие американские официальные лица разговаривать не стали. Никита Сергеевич жил в Советском представительстве при ООН или в Советском посольстве, и тут и там ему было предельно скучно — негде развернуться! Любимым развлечением стало выходить на балкон представительства, перед которым собирались толпы журналистов, и вести с ними агитационные беседы. На пленарных заседания Никита Сергеевич вёл себя вызывающе, мог крикнуть с места на выступающего: «Вот он, поджигатель войны!». А когда обсуждался «навязшая в зубах тема!» — венгерский вопрос, снял под столом ботинок и принялся стучать им по столу, чем шокировал зал! Его шокирующее поведение ввергало участников совещания в ступор, они были поражены разнузданностью советского лидера, зато популярность Хрущёва неимоверно возросла!