Центральная Азия: От века империй до наших дней

Кроме того, власти работали над созданием новой группы местных членов партии, которым они могли бы доверять. Первые выходцы из Центральной Азии, вступившие в партию, стали коммунистами случайно. Общественные деятели дореволюционного периода, у которых были свои собственные цели, вливались в ряды коммунистов, поскольку большевики пришли к власти, провозгласили монополию на общественную жизнь, так что у тех просто не оставалось другого выбора. В Бухаре и Казахской республике большевики включили в партию представителей старой политической элиты. Люди вроде Турара Рыскулова рассматривали партийные задачи сквозь призму своей собственной борьбы с бесчинствами поселенцев и наследием колониального правления в Центральной Азии. Они самым добросовестным образом занимались созданием партийных ячеек среди коренного населения и рекрутированием мусульман. Однако партийные власти стремились создать ударные части местных коммунистов – с надлежащей идеологической подготовкой. В 1922 году они начали посылать молодых выходцев из Центральной Азии в Москву для обучения в Коммунистическом университете трудящихся Востока, Коммунистическом университете имени Свердлова, а затем и в Институте красной профессуры – учреждениях идеологического образования для партийной элиты. Другие получали образование в партийных школах, которые стали появляться в самой Центральной Азии. К середине 1920-х годов начала формироваться новая группа мусульманских коммунистов.

Список целей советской власти в Центральной Азии, составленный Сталиным, вызвал большой резонанс у джадидов. Строительство «обширной системы школ и учебных заведений» и «повышение культурного уровня» соотечественников находили отклик в их сердцах. У них были основания для сотрудничества с Советами. В 1917 году джадиды относились к большевикам с неприязнью, однако довольно быстро их мнение изменилось. В 1917 году, вступив в конфронтацию с консерваторами, джадиды потеряли веру в постепенные реформы и увещевания, а жалкое поражение Османской империи в 1918 году вызвало у них чувство отчаяния. «Многие говорят, – писал Абдурауф Фитрат в 1920 году, – что быстрые изменения в методах образования, в языке и орфографии или в положении женщин идут наперекор общественному мнению и провоцируют разногласия среди мусульман. [Поэтому] нам нужно проводить [такие реформы] постепенно. – Фитрат с таким мнением не соглашался. – Того, что называется "общественным мнением", у нас не существует, – продолжал он. – Есть "общее" большинство, но у него нет своего мнения… Мысли сегодняшнего большинства – не его собственные, а всего лишь мысли какого-нибудь имама или ахуна. [Учитывая все это] постепенность не сулит ничего хорошего»{144}. Нация слишком невежественна и слишком беспечна, чтобы осознавать свое собственное благо; ее нужно силком тащить в современность, пусть даже в ответ она будет кричать и лягаться. Новый революционный режим, похоже, обещал радикальные перемены – особенно после того, как Москва сумела разжать тиски, в которых поселенцы держали советскую власть. Некоторые джадиды вступили в Коммунистическую партию. Большинство этого не сделали, однако они воспользовались возможностями, созданными новым порядком, чтобы провести в жизнь свои новые – радикальнее, чем раньше, – цели.

За десять лет после 1917 года среди джадидов произошло несколько бунтов: против авторитета прошлого, авторитета старейшин, литературных условностей и условностей общения, авторитета улемов и в конечном счете авторитета ислама. В театрах развернулась бурная деятельность. Зимы 1919/20 и 1920/21 годов, когда бушевал голод и Гражданская война, стали для ташкентских театров периодом неутомимой работы. Возникла новая журналистика. Пресса, появившаяся в 1917 году, не сохранилась, однако уже в 1918 году стали появляться новые местные газеты, финансируемые (пусть и скромно) партией. Новая пресса печатала советские материалы: переводы речей большевистских лидеров, политические агитки и официальную аналитику текущих событий, но она представляла также и платформу для социальной критики и новых литературных жанров. Эти жанры (газетный репортаж, сатирический фельетон, рассказ, мемуары, роман, бюрократическая форма и в конечном счете техническое руководство) зародились в Центральной Азии еще до революции, но по-настоящему прижились лишь в первое десятилетие после нее. Новая прозаическая литература была поистине новой – и по форме, и по содержанию. Поэзия сохранила свое почетное лидерство, но тоже преобразилась. Поэты отвергали старые темы – соловья и розы, Бога, любви и вина – и настойчиво вводили новые. Рождались новые формы: авторы отвергали традиционные персидские ритмы и жанры и экспериментировали с новыми системами просодии и размерами. Мастером этой поэзии стал Чулпан. Он начал писать до революции, еще будучи школьником, а свой голос и страсть обрел в 1917 году. За следующие несколько лет он создал множество работ, новых по форме, лексике и эмоциональному настрою.