Выбор псевдонима – Абдухалик Уйгур – еще одно отражение его системы взглядов. Термин «уйгуры» появился в диаспоре Восточного Туркестана в Советском Союзе, а Абдухалик, вероятно, первым использовал его в Синьцзяне, чтобы обозначить таким образом мусульман Восточного Туркестана как нацию, сообщество со своими политическими интересами и общим будущим. Уйгуру стало ясно, что делать:
В другом произведении он писал: «Возьми жизнь в свои руки, воспрянь! / Иначе и быть не может!»{196}
Другие пошли иным путем. Мехмед Эмин Бугра (1901–1965) был родом из семьи учителей медресе в Хотане и в медресе же получил традиционное образование. Он не выезжал за границу, но тем не менее остро ощущал несправедливость ситуации в Восточном Туркестане. В 1940 году, находясь в изгнании, он вспоминал, как в юности осознал, что «Восточный Туркестан… был колонией империи маньчжуров, [чей] народ китайские чиновники вынудили жить в средневековой тьме, лишив их современных знаний и образования»{197}
. Более типичной была история Масуда Сабри (1886–1952) из зажиточной кульджинской семьи, который в начале XX века уехал учиться в Османскую империю. Он выучился на врача, а кроме того, глубоко проникся идеями тюркизма. Он вернулся в Кульджу накануне Первой мировой войны и с головой окунулся в общественную жизнь. Он основал больницу и открыл аптеку, а также ряд современных школ. Ян ставил ему палки в колеса: он неоднократно закрывал его школы, а его самого сажал в тюрьму за «революционную деятельность». Даже в отсутствие газет и журналов, действующей телеграфной или почтовой системы идеи национальности, национальных прав и национальной борьбы все равно осквернили земной рай Яна.7 июля 1928 года Яна убили на светском приеме. В том, что его карьера и началась, и закончилась на банкете, была некая поэтическая справедливость, однако после его смерти Синьцзян надолго погряз в беспорядках, из-за которых ханьское правление в провинции оказалось на грани исчезновения. Заказчики убийства до сих пор неизвестны, однако выиграл от него Цзинь Шужэнь, заместитель Яна, которому удалось перехватить власть. В последние месяцы жизни Яна тревожила угроза, исходящая от полевых командиров из соседних провинций: те могли просочиться на его территорию, поскольку на них самих оказывал давление Гоминьдан, и в 1926–1927 годах он предпринял военную экспедицию, чтобы избавиться от них. Если бы Ян был жив, ему пришлось бы укреплять вооруженные силы и искать способы их финансирования, поскольку субсидий на них из центра по-прежнему не поступало. Эта задача легла на плечи Цзиня, видевшего в этом свою главную цель. За первые пять месяцев после прихода к власти он утроил численность своей армии, а за следующий год увеличил ее еще вдвое, доведя ее в общей сложности до 16 000 солдат – исключительно ханьцев, набранных в соседних провинциях Ганьсу и Шэньси. Этот численный рост сопровождала программа строительства дорог и закупки оружия у Советского Союза и Британской Индии{198}
. Чтобы расплатиться за все это, Цзинь неистово печатал ничем не обеспеченную бумажную валюту, одновременно стараясь извлечь как можно больше доходов из скудных ресурсов провинции. Он повысил уже существующие налоги и ввел новые, в том числе сборы за забой скота и вырубку деревьев. Эти налоги не подкреплялись никакой политической программой, которая могла бы придать им хотя бы видимость легитимности. В Советском Союзе одной из форм извлечения повышенных доходов из сельской местности была коллективизация хозяйств, однако она сопровождалась, с одной стороны, политической мобилизацией во имя светлого будущего, а с другой – насильственным принуждением со стороны ОГПУ. Цзинь, как и Ян, в этом отношении предложить ничего не мог. Он лишь усугубил ситуацию, разорвав договоренности Яна с местными элитами и заменив местных чиновников ханьскими бюрократами, пытаясь максимально расширить свое влияние в обществе. Местное население все это не устраивало.