Центральная Азия: От века империй до наших дней

В 1961 году Большой скачок прекратили из-за вызванной им катастрофы, и в Синьцзян на какое-то время вернулась более умеренная политика предыдущих лет. В 1966 году спокойствие вновь нарушила Великая пролетарская культурная революция. Если у Большого скачка были параллели в советской политике, то Культурная революция – явление уникальное, чисто китайское. Таким образом Мао пытался вернуть себе авторитет в партии, подорванный катастрофой Скачка, и развязал массовое восстание против самой партии. Мао призвал молодежь страны бороться с «четырьмя пережитками» – старыми идеями, культурой, обычаями и привычками, – в чем бы они ни проявлялись. Студенты рассыпались по всей стране вершить революцию, школы и университеты закрылись, и Китай погрузился в хаос, поскольку вооруженные группировки хунвейбинов сражались со своими старейшинами и друг с другом. В Синьцзяне Культурная революция представляла собой борьбу между различными ханьскими группировками. В 1968 году Ван Эньмао и его соратники из Первой полевой армии потеряли посты, когда региональное правительство сменил революционный комитет из десяти членов, восемь из которых были ханьцами. Вана понизили в должности до заместителя председателя, а через год и вовсе выслали из Синьцзяна. Синьцзян охватили беспорядки, которые не могла сдержать даже угроза советского вторжения.

Если политический аспект Культурной революции в Синьцзяне можно свести к серии ожесточенных сражений за контроль над регионом, то ее культурный аспект был совершенно иным. Она была направлена непосредственно против «национальных меньшинств». Ужасы Культурной революции в Синьцзяне мало освещались, и почти никаких архивных исследований на эту тему не проводилось. Из того, что нам известно, мало что указывает на то, что уйгурская или казахская молодежь мобилизовалась в защиту идей Мао Цзэдуна или стремилась к революции в своих собственных обществах. Скорее всего, именно ханьские революционеры стремились искоренить «четыре пережитка» из мусульманской культуры Синьцзяна. В этом и состоит принципиальное различие между советскими кампаниями 1920–1930-х годов в Центральной Азии, где революционерами были радикально настроенные молодые представители местных национальностей, и событиями в Синьцзяне, где национальности в целом были объектами подозрений и презрения. Мечети, святыни и кладбища закрывались и часто осквернялись. Спустя несколько десятилетий один эмигрант поделился воспоминанием из своего детства в Янгишаре, недалеко от Кашгара: «В здании, которое люди называли мечетью, держали несколько черных и белых свиней… Когда я вырос, я узнал, что почти все мечети в нашем регионе превратили в свинарники. Даже уйгурские песни переписывали во славу свиней»{347}. Культурные революционеры закрывали медресе, сжигали Кораны, запрещали носить местную одежду и насильно и на людях отрезали уйгурским женщинам длинные волосы. Неханьские интеллектуалы, религиозные деятели и опальные кадры подвергались аресту и публичным унижениям, или «сеансам борьбы», во время которых их заставляли есть свинину. Подобные нападки на ислам и местную культуру продолжались и в конце 1970-х годов, много лет спустя после окончания политических потрясений. Культурная революция имела катастрофические последствия для местных управленцев, потерявших даже и те немногие места в руководящих рядах, какие у них были. Помимо гибкого Азизи, в революционном комитете, созданном в 1968 году для восстановления порядка в Синьцзяне, почти не оказалось уйгуров. Национальность перестала иметь значение в политике.