Церковный суд на Руси XI–XIV веков. Исторический и правовой аспекты

«Сказание о житии» известного новгородского святого Антония Римлянина – один из интереснейших памятников древнерусской литературы. История его появления и редактирования, как и история создания большинства подобных произведений древнерусской литературы, крайне сложна и представляет предмет отдельной дискуссии[374]. Хорошо известно, что «Сказание о житии» было написано после смерти подвижника и стало ответом на множество бед, обрушившихся на обитель при его преемнике, игумене Андрее[375]. В определенном смысле сочинение стало своеобразным ответом на процессы, протекавшие в обители. По мысли создателя «Сказания о житии», запечатленный в тексте образ основателя монастыря должен был пробудить в насельниках утраченную ими подвижническую ревность.

Несмотря на высокую степень изученности «Сказания о житии», некоторые его сюжеты еще нуждаются в определенном осмыслении, поскольку представляют возможность для их использования при реконструкции каноническо-правовых реалий новгородской кафедры в первой половине XII в. Так, например, произведение сохранило известие о двух судах, в которых Антонию Римлянину пришлось участвовать. Первый из них был инициирован святителем, пожелавшим допросить новоприбывшего инока. Второй суд, состоявшийся перед городским судьей, был вызван необходимостью подтвердить права Антония Римлянина на имущество[376]. Все эти суды крайне редко становились объектом рассмотрения исследователей. Отмеченное обстоятельство в некотором смысле досадно, поскольку упомянутые выше сюжеты способны пролить свет на различные стороны повседневной жизни Новгорода. В данном случае придется остановиться на суде или допросе, который состоялся по воле епископа Никиты.

Рассказывая об обстоятельствах появления преподобного Антония в Новгороде, автор «Сказания» достаточно подробно сообщил не только о чудесном прибытии монаха в новгородские пригороды, но и о дальнейших действиях преподобного. Конечно, рассматриваемое произведение – это агиографический текст. Цели его создания, язык и образы, к которым прибегали его создатели, не предполагали воспроизведения или фиксации исторической действительности в том смысле, как ее понимает современный историк. По мере эволюции самого жанра жития изменялись место, роль и значение исторической составляющей в агиографических сюжетах. Особенно хорошо это обнаруживается в русской агиографии. В. М. Лурье очень точно заметил: «Агиография не обязана сохранять для истории факты – этим пусть занимаются хронисты, – но ее дело, с фактами на руках или без них, – создать подходящий информационный код для трансляции определенного смысла, а именно смысла данного конкретного культа»[377]. Отсылка к узнаваемым историческим и бытовым образам позволяла читателю и слушателю понять и принять как святого, так и его жизнь, находя в них ключ к пониманию и реализации в жизни идеалов христианства и свойственных ему этических и социальных добродетелей. Благодаря подобным включениям чудесного и назидательного в историческую канву, образ подвижника приобретал рельефность, а поступки праведника становились понятными. Более того, историчность агиографических сюжетов убеждала слушателя или читателя в том, что опыт святого можно повторить. Особенно убедительно это умонастроение обнаруживается в текстах о монашествующих подвижниках, являвших миру, по мысли В. Н. Топорова, «труженичество во Христе»[378].