Цезарь

В тот момент, когда происходило это грандиозное событие, которое поставило зарождающееся царство Ромула на край гибели, несколько пастухов и волопасов схватили юную сабинянку столь совершенной красоты, что они испугались, как бы им не пришлось на каждом шагу сражаться, чтобы ее у них не отняли; и тогда им пришла в голову мысль отдать ее под защиту одного из самых уважаемых имен в молодом Риме; так что они стали кричать на бегу: «Таласию! Таласию!», как если бы похитили эту юную сабинянку для Таласия.

Под защитой этого имени они могли донести ее в целости и сохранности куда угодно.

Юная сабинянка и правда стала женой Таласия, и, поскольку их брак был необычайно счастливым, в Риме сохранился обычай выкрикивать во время мало-мальски значительных свадеб слова «Таласию! Таласию!» как пожелание счастья.

Помпей и в самом деле женился на Антистии.

Но он не был так же счастлив в браке, как Таласий, ибо, как мы уже говорили, Сулла вынудил его развестись с Антистией и жениться на Эмилии, дочери Метеллы и Скавра и падчерице Суллы.

Приказ был тем более тираническим, что Эмилия была замужем и находилась в состоянии беременности.

Ну а для Помпея было тем позорнее подчиниться этому приказу, что его тестя Антистия незадолго до того убили в сенате под тем предлогом, что раз Помпей на стороне Суллы, то и он, будучи тестем Помпея, должен быть на ней.

Вдобавок мать Антистии, увидев, что ее дочь отвергнута, не смогла вынести оскорбления, которое нанес ее семье Помпей.

Она покончила с собой.

И, наконец, за этой смертью последовала смерть Эмилии, умершей при родах.

Правда, эта страшная семейная трагедия, наделавшая бы много шума в любое другое время, потерялась в общей трагедии, которая совершалась в то время и главные роли в которой играли Марий и Сулла.

Мы уже рассказывали, что Цезарь, оказавшись в сходном положении, предпочел безбоязненно встретить гнев Суллы, нежели подчиниться приказу диктатора.

Дух каждого из них во всей полноте проявляется в этом различии поведения: в аналогичных обстоятельствах один уступает, другой сопротивляется.

Да простят нам читатели, что мы таким образом снова возвращаемся к Помпею, о котором уже довольно обстоятельно рассказывали выше, но человек, соперничавший с Цезарем за власть над миром, достоин того, чтобы им занялись подольше.

А кроме того, признаться, мы были бы горды сделать для античности то, что мы сделали для нового времени; для истории греков и римлян то, что мы сделали для истории Англии, Италии и Франции, то есть сделать ее доступной всем.

И что для этого нужно?

Сделать ее занимательной.

Когда нам показывают греков и римлян, нам показывают слишком много статуй и слишком мало людей.

Но, будучи людьми сами, мы прежде всего интересуемся существами, явственно принадлежащими к человеческому роду.

Ведь распахнув тунику Алкивиада и тогу Цезаря, что мы увидим?

Людей.

И следует распахнуть тунику и тогу; следует, наконец, сделать то, что мы и стараемся сделать: показать в домашнем халате этих героев и этих полубогов из школьного учебника.

Помните те времена, когда нам говорили, что история столь трудна для постижения исключительно потому, что она скучна?

Разумеется, она скучна у отца Даниэля, у Мезре, у Анктиля; но она занимательна в хрониках, в мемуарах, в легендах.

В чем причина огромного успеха г-на де Баранта с его «Герцогами Бургундскими»?

Да в том, что он одним из первых заменил стилем хроники исторический стиль повествования, или то, что было принято называть историческим стилем.

Разве мы в романах «Три мушкетера», «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон» не сообщили читателю об эпохе Людовика XIII и Людовика XIV больше, чем Левассор в своих двадцати или двадцати пяти томах?

Кто знает Левассора?

Гиймо и Тешнер, поскольку они продают его двадцать пять томов по двадцать пять франков, но не читающей публике, а тем, кто, подобно мне, вынужден их покупать.

XIII

Итак, вернемся к Помпею, который к двадцати четырем годам уже дважды овдовел и которого Сулла, приветствуя его, только что величал императором, признавая тем самые оказанные им услуги, ибо Помпей привел ему целую армию.

Кроме того, Сулла встал и обнажил перед ним голову — то, что он крайне редко делал в отношении других своих военачальников.

Встал, это вполне понятно; но обнажил голову!

Признайтесь, читатели, что вам это кажется труднообъяснимым, ибо вы всегда видели римлян с непокрытыми головами.

Римляне, за неимением шляп — хотя порой они все же использовали их, свидетельством чему служит знаменитая шляпа, которую Красс давал поносить греку Александру, — так вот, римляне, за неимением шляп, покрывали голову полой своей тоги, и эта одежда, обычно белая, превосходно защищала их от лучей итальянского солнца.

И точно так же, как мы снимаем шляпу в знак почтения к людям, которых встречаем, римляне снимали с головы край тоги и таким образом обнажали голову.

Несмотря на величайшую мягкость Помпея, его обвиняли в двух или трех убийствах, на какие Цезарь, его соперник во всем и особенно в добросердечии, был бы неспособен.