Цезарь

Катон не только заставил вернуть все деньги, какие были должны Республике граждане, но и выплатил все то, что сама Республика была должна им.

Это наделало много шуму и вызвало великое удивление у всего римского населения, привыкшего к махинациям денежных тузов, ибо оно увидело, как барышники, полагавшие, что им никогда не придется оплачивать казначейству свои долги, были принуждены вернуть награбленное, в то время как гражданам, которые имели долговые обязательства казначейства, но, считая эти бумаги безнадежными, не могли продать их и за полцены, все долговые обязательства были полностью оплачены.

Все эти изменения к лучшему были справедливо приписаны Катону, и народ, видевший в нем единственного порядочного человека в Риме, стал проникаться к нему огромным уважением.

Но этим дело не кончилось.

Оставались еще сулланские головорезы и грабители.

После пятнадцати или двадцати лет полной безнаказанности эти душегубы считали себя в безопасности и спокойно пользовались своим кровавым богатством, доставшимся им так легко, ведь за многие головы давали награду до двенадцати тысяч драхм, то есть до десяти тысяч франков нашими деньгами.

Все показывали на них пальцем, но никто не решался их тронуть.

Катон вызывал их одного за другим в суд как укрывателей общественных средств, и этим негодяям приходилось возвращать одновременно и деньги, и кровь.

Потом случился заговор Каталины.

Мы уже рассказывали, какую роль сыграл в нем каждый.

Мы рассказывали, как, после того как Силан высказался за высшую меру наказания для заговорщиков, Цезарь произнес настолько искусную речь о необходимости милосердия, что Силан, противореча сам себе, заявил, что под высшей мерой наказания он подразумевал не смертную казнь, а всего лишь ссылку, ибо римский гражданин не может быть приговорен к смерти.

Подобное малодушие заставило Катона подскочить.

Он поднялся со своего места и принялся опровергать Цезаря.

Его речь, записанную стенографами Цицерона, приводит Саллюстий.

Скажем мимоходом, что это Цицерон изобрел стенографию, а его секретарь Туллий Тирон упорядочил ее.

Невзирая на речь Катона, Цицерону достало смелости удавить сообщников Каталины, и Цезарь, опасаясь, как бы его снисходительность не навлекла на него обвинения в сообщничестве с главой заговора, бросился на улицу и отдался под защиту народа.

Как раз на выходе он едва не был убит всадниками из числа друзей Цицерона.

Мы уже говорили, что Катон сравнялся в популярности с Цезарем, добившись ежемесячной раздачи хлеба на семь миллионов нашими деньгами.

Несмотря на все предосторожности, предпринятые Цезарем, ему все же не удалось избежать обвинений.

Против него раздались три голоса: голос квестора Новия Нигера, голос трибуна Веттия и голос сенатора Курия.

Курий был тем, кто первый сообщил о заговоре, и в числе других заговорщиков он назвал Цезаря.

Веттий пошел еще дальше.

Он утверждал, что Цезарь был причастен к заговору не только своими речами, но и писаниями.

Цезарь натравил на своих обвинителей народ.

Новий был брошен в тюрьму за то, что он взялся быть судьей старшего по должности.

У Веттия захватили и разграбили дом: его мебель выбросили в окно, а его самого едва не разорвали на куски.

В ходе всех этих раздоров Рим охватили сильные беспорядки.

Метелл, только что назначенный трибуном, предложил закон, имевший целью призвать Помпея в Рим, чтобы поставить его во главе всех дел.

Это означало поставить вопрос о новом диктаторе.

Цезарь, сознававший бездарность Помпея как политика, присоединился к Метеллу. Возможно, он был не прочь создать прецедент.

Лишь один Катон мог воспротивиться подобному союзу.

Он пошел к Метеллу.

Но, вместо того чтобы с присущей ему резкостью сразу же приступить к делу, он начал издалека, осторожно, скорее упрашивая, чем требуя, перемежая просьбы с восхвалениями рода Метелла и напоминая ему, что род их всегда был одним из устоев аристократии.

Метелл подумал, что Катон пребывает в испуге, и заупрямился.

Несколько минут Катон сдерживался.

Однако терпение не входило в число его добродетелей: внезапно он взорвался и разразился угрозами в адрес Метелла.

Метелл понял, что придется прибегнуть к силе.

Он вызвал в Рим своих рабов и сказал Цезарю, чтобы тот назначил сбор своим гладиаторам.

Цезарь, во время исполнения должности эдила выставивший на ристалище шестьсот сорок гладиаторов, оставил их про запас в Капуе.

В те времена всякий знатный римлянин имел собственных гладиаторов, подобно тому как в средние века всякий граф, герцог или князь имел отряды наемных головорезов.

Мы видели, как гладиаторы, без чьей-либо поддержки, произвели революцию, которая привела под командование Спартака двадцать тысяч человек.

Однако после этого сенат принял закон, согласно которому никто не имел права держать в Риме более ста двадцати гладиаторов.

Сопротивление Катону готовилось открыто.

Накануне того дня, когда народ должен был одобрить или отвергнуть предложенный Метеллом закон, Катон, хотя он прекрасно знал, что завтра ему может грозить гибель, поужинал, как обычно, и, поужинав, крепко уснул.