Цвет жизни

– Всё это хорошо, но с водочкой как быть? – качал головой Остапенко. – Завалит Горошкин работу станции. А что касается ремонта, так за это в первую голову Сердюкова благодарить надо. Разве не так?

– Если поправлять будем, не завалит, – настаивал Ковров. Былая школьная дружба невольно говорила в нем. Хотелось помочь неустойчивому во всех смыслах школьному товарищу прочнее встать в жизни на ноги.

Пригласили самого Горошкина. Ему предоставили слово, предварительно прямо указав на его слабости. Как и в школьные годы перед учителями, он со скорбным выражением на лице признавал свои недостатки.

– Бывают за мной грешки, вы правы, товарищи… Что есть, то есть… – правдоподобно вздыхал он. – Но, товарищи, подумайте, как мы живем. Кругом степь, безлюдье… Здесь вот, в райцентре, бываем пару раз в год. Да и то приезжаем сюда только за выговором или строгим предупреждением. А часто ли нас собирают в райцентре, чтобы уму-разуму научить? Не помню такого случая. А в селе нашем? Когда в последний раз слушали люди лекторов, специалистов разных? Артисты сталинградские, правда, два года назад заехали… Корреспондента из области только пацаном помню, о школе нашей писал. Да что далеко ходить, вот кто из вас пробыл у нас, в Чернавине, хотя бы два-три дня? Случалось такое? Больше проездом бываете… Глушь! Тут хошь не хошь, а выпьешь. И запоешь: «Степь да степь кругом, умирал ямщик…»

Чем больше говорил Горошкин, тем убедительнее звучали его жалобы. Даже старик Остапенко и тот размяк: «Ну и артист! Такому бы в театре место…»

– Товарищ Горошкин примет к сведению критику, учтет наши пожелания, – заверил тогда членов бюро Ковров, удовлетворенный тем, что отплатил добром другу и за поездку в Крым, и за многие другие проявления товарищества в школьные годы. Он искренне решил в тот день и впредь помогать Горошкину, пока не сделает из него безупречного директора и незапятнанного человека.

С тех пор прошло около года. Сводки с Чернавинской МТС приходили успокаивающие. Со всеми работами станция как будто справлялась. Но окольными путями шли слухи, что Горошкин запивает, и даже пуще прежнего, что сведения о работе станции идут в район неточные, а то и ложные… Сначала в райкоме относились к этим слухам осторожно. Но когда Горошкин появился в райцентре с подозрительно опухшим и виновато-скорбным лицом, то даже самые недоверчивые начинали требовать от Коврова обстоятельной проверки работы Чернавинской МТС.

Дело дошло до того, что бюро райкома партии в полном составе выехало в Чернавино, чтобы на месте разобраться и с показателями работ МТС, и с ее директором.

Выяснилось многое. С подъемом зяби, с ремонтом тракторов и весенними полевыми работами станция как будто справлялась, даже раньше других. Но качество всех основных работ было крайне низкое. Практически все поля пахались мелко, предпосевного боронования почти нигде не делали, потому весенняя влага своевременно не закрывалась, хотя в сводках говорилось совсем другое. Если на угодьях колхозов соседних МТС радовали дружные всходы, то у чернавинцев поля зарастали сорняками. И ни одного бракодела Горошкин не наказал! А если кого и привлекал к ответственности, так только для виду. Стоило лишь получше угостить директора – и все забывалось.

Все эти производственные недостатки были вскрыты на бюро, но тут обнаружилось, что неблагополучно у Горошкина и в быту. Оказывается, прельстился он продавщицей сельпо Грушей Хмыгиной, разбитной, охочей, как шла молва, на любовные страсти бабенкой, уже успевшей разладить в Чернавине пару семей…

И снова со смиренным видом стоял Горошкин перед членами бюро и горько раскаивался.

– Сам себе противен!.. – привычно жалостливо тянул он. – Ничего не стану скрывать, не буду оправдываться… Самое суровое наказание заслужил. Только об одном прошу, товарищи. Если хоть немного можете поверить, накажите… но дайте возможность искупить вину. Хоть чуточку загладить! Не ради себя прошу, ради сына, пионера… А с Хмыгиной у меня все покончено. Всё!.. Конечно, я понимаю, трудно мне верить… – Глаза Горошкина повлажнели, он, не стыдясь, судорожно комкал в руках носовой платок, подносил его к газам. – Сам не заметил, как опустился… Жена-то у меня хорошая, я ни в чем ее не виню. Золотой она человек! Чистая… заботливая… настоящая мать… Не то что Грунька эта, торговка, обольстительница… Стыдно перед людьми. И перед сыном… Позорно… – Голос его вдруг обрел металлическую твердость, а в глазах блеснула непреклонная решимость. – Сгорю на работе, но все выправлю! Поверьте, еще один раз поверьте!..

Горошкину не поверили, сняли с работы. И если бы не Ковров, то не удержался бы он и в партии. Вскоре Горошкин переехал в райцентр и несколько месяцев ходил с опущенной головой. Никто в эти дни не видел его пьяным. При встречах с Ковровым заводил разговор о своем бедственном положении и просил, чтобы ему дали работу, на которой он мог бы оправдаться.

Все эти разговоры кончились тем, что Ковров уступил, и друг детства возглавил дорожный отдел райисполкома.