Цвет жизни

Трухачев посмотрел в глаза председателю: от сердца ли говорит?

– Задумывался… Честно говоря, ждал, когда предложите. А то ведь что получается? Болтается такой здоровяк-трутень по селу, и никто на него внимания не обращает…

– Я это серьезно! – Сотников решил, что Трухачев обиделся.

– Павел Яковлевич, и я не шучу. Кто как, а я различаю, какой вкуснее хлеб, заработанный или дармовой…

– Ты это брось… Дармовой… Ты свою пенсию вон как заработал… Тебе не одну, а три пенсии надо бы платить…

– И десять не помешали б. А лучше двадцать. Я бы их колхозным пенсионерам раздал. А то на их пенсию гроб не купишь…

– Ладно об пенсиях… Тогда что ж, ежели работать хочешь, то иди в весовщики на первое время. Хоть сейчас становись. А там что-нибудь повесомее сообразим!

Домой дошел Саша еще веселее, чем в тот раз, когда до обрыва ночью путешествовал. И снова сам с собой советуется: сказать матери или обождать? Но разве сдержишь ее, радость-то, когда она через край плещет?

– Всё, мама, завтра запрягаюсь! Выхожу на работу!..

– На какую еще работу? – будто испугавшись, всплеснула руками Петровна. А про то ни слова, что накануне об этом сама с Сотниковым говорила.

Саше показалось, что мать встревожилась не на шутку. Стал ее успокаивать:

– Ты только не волнуйся. Все будет, как у десантников! И даже лучше.

С тех пор и началась для Саши колхозная деятельность, на первых порах весовщиком. Но вскорости председатель новое дело предложил:

– Хочу рекомендовать тебя, Александр Филиппович, учетчиком на ферму. Работа похлопотливее, но интереснее, да и заработок повыше.

– На ферму так на ферму! – как-то легко согласился Трухачев. – Мотоколяска у меня безотказная. Довезет и дальше фермы. Чего же такой технике простаивать?

И началось. Как утро – коляска Трухачева катит к скотным дворам. Поглядит мать вслед, и теперь уже без тревоги: «Укоренился сынок, укоренился…»

Минул год, другой. Три соседних хозяйства спаялись в укрупненный колхоз. Работягам-учетчикам с ферм подобрали дело по их крепким плечам. А со всем их бумажным хозяйством стал управляться Трухачев. Теперь его мотоколяску днями то в Василеве увидят, то в Бетине. А к вечеру и другие бригады облетит.

Уже в другой приезд довелось мне еще раз встретиться с Александром Филипповичем. Собрал он гостей. И родные пришли, и председатель, и близкие колхозники. Расселись за столом. Тут и раскрыл хозяин, какую дату решил отметить:

– Ныне, гости дорогие, день рождения мамы моей… Она для меня как бы дважды мама. Два раза пришлось ей из меня человека растить. Прямо скажу, если стою я ныне на ногах на нашем родном высоком берегу, то самый низкий поклон за это маме моей… За твое великое сердце, мама!

Петровна потупила глаза, чуть дрогнули ее крепко сжатые губы. Все видели, как трудно ей сдерживаться, чтоб не заплакать. Но выдюжила, улыбнулась, вздохнула глубоко, даже плечи заметно распрямила. А что там в душе материнской было, какие грозы и какие радуги – это нельзя было узнать и понять, не пережив ее жизни…

1962. 1972

3

Любаша Повесть

Синеглазая

Любаша вертелась перед зеркалом, что висело в узком бревенчатом простенке меж окон. Обряженная в резную лакированную раму серебристая гладь когда-то солнечно блестела. Даже соседи, жившие в лучших избах и богаче, порой забегали к Егоровым оглядеть себя. Но с годами рама обморщилась, а лучистое диво затянула ржавая муть. Только и осталось что в середине ясное озерцо на два-три черпачка.

И так и этак повязывала девушка серый затасканный платок, в котором мать обычно ходила на молотьбу в бригаду да картошку рыть в пасмурные дни. Надвинет Любаша эту самую обстрепочку на глаза – озорная малолетка, спрячет волнистую, просяного отблеска челку – все одно четырнадцать весен. А глаза большие и синие, темнее самого синего и глубокого неба.

– Хоть бы чуточку постареть! – вздохнула.

В избу прибежала Варя, сестренка, чуть пониже старшей. Чернявая, с бледным, без малой кровинки лицом. И вся угловатая, словно из прутиков сделанная. Она копала картошку в огороде, и растопыренные руки у нее были в черноземе, как в лохматых перчатках.

Васятка, самый младший в семье, лобастый и всегда взъерошенный, догадался: Варя пить хочет, к ведру пригнулась. Подскочил, кружкой зачерпнул студеной воды, торопливо крикнул:

– Давай я тебе в рот буду лить!

Усердно вытягиваясь, напоил сестру, как безрукую.

Любаша решительно заузлила платок. Хватит вертеться!

– Варя, погляди-ка, на кого похожа?

– На бабку Матрену! – засмеялась черноручка.

– Вот и хорошо…

– Эк, хорошо! Ай больше надеть нечего?

Любаша еще посмотрела в озерцо.

– А если я наряжусь во все светленькое, – рассудила она, – да еще синий с цветочком беретик на бочок, так Флеган Акимыч разом хмыкнет: тебе, скажет, не в колхозе трудиться, а куколками еще забавляться!