Цвет жизни

Лишь в мае прилетел за мной самолет, а в нём сестричка молоденькая, белозубая…Такая говорунья! Поднялись в небо. Ночью, конечно. Летим. А сестренка все говорит и говорит. То какое по сводкам положение на фронтах, то шутит. Мол, я уже тридцать четвертого везу, и все свататься после войны собираются…

С такими разговорами не заметил, как пересекли линию фронта. Потом в санитарный поезд, и пошел я кататься по госпиталям. Совсем весело зажил… Как где выгрузят, так первым делом кровь вливать. Чуть подлечат, и опять на операционный стол. То одну ногу еще повыше укоротят, то другую. Как в песенке: «Велика у стула ножка, подпилю ее немножко…»

Разлил Алеша остальную водку по стаканам.

– А теперь за смерть Гитлера! – предложил Алеша.

Мать подошла к Саше.

– Сынок, может, хватит? Ведь ее только начни, вреднее войны обернется…

– Знаю, мам. Не волнуйся. Не для того я к тебе приехал, чтобы спиться, обузой стать. Нет, обрубили мне ветви, а корень живой. Всё нормально будет. Слово десантника!..

С того дня более года Саша почти не покидал дом. Засел за книги, тетради. Писать учился. Разрисует каракулями страницу, и к матери:

– Ну как, лучше теперь?

Бедная Петровна читает и похваливает:

– Лучше, лучше… Вчера ничего понять было, а сегодня и четверку можно ставить.

– Завышаешь, мама, отметки! Ну тогда я сам себе пару влеплю!.. Уйму бумаги перевел, но буквы точнее стали получаться, строчки ровнее.

Как-то пожаловалась мать, что ее валенки прохудились.

– Так что ж ты молчишь? – удивился Саша. – Сапожник без работы мается! Недогадливая ты. Положи-ка их на ночь на печку, подсуши. Завтра подошью.

Мать подумала, шутит он. А Саша и впрямь – встал до зари и давай дратву сучить да смолить. Два дня возился с валенками и подшил-таки. Петровна, конечно, опять подхваливает, мол, молодец, сынок, не ожидала такой качественной работы…

А несколько дней спустя снова как бы мимоходом:

– Беда с кастрюлей этой. Опять потекла. И выбросить жалко. Уже второй год не завозят такие в сельпо.

– А паяльник мой сохранился? – спросил Саша, радуясь, что нашлось новое занятие.

Вскоре и кастрюлю в порядок привел, и котелок старый, и еще что другое. Радуется мать за сына, отвлекается он от горьких мыслей. Смекнула, какую теперь линию держать. Пошла по соседям и знакомым. Может, кому запаять что надо, поправить? Конечно надо, всегда найдется. Но Петровна всех предупреждает:

– Только не вздумайте платить за работу! Обидится. Ему сейчас простая благодарность дороже. Упаси бог подумает, что вы из-за жалости деньги-то суете.

После стал Саша потихоньку и дрова на растопку пилить, и мебель помалу ремонтировать. Там гвоздь забьет, там подклеит. Так целыми днями и выискивает, что бы еще сделать.

Отхлопотал колхоз герою войны Трухачеву инвалидную мотоколяску. Дело не в дело – разбирать стал и вновь скручивать. По двору, по кругу, ездить научился. Иной раз даже радовался, если что-то ломалось, чтобы в ремонте лишний раз попрактиковаться.

Но более всего хотелось Саше ходить… Желание это постоянно жгло душу. И не просто передвигаться, а ходить без посторонней помощи, безо всяких подпорок и костылей.

Начал осваивать хождение по комнате, держась за стены, за шкаф да комод. А затем и по двору. Здесь уже труднее, земля не пол. Тут бугорок, там ямка. Были бы живые ноги… Пять-десять шагов пройдет – достижение. А если еще и повернуться сумеет, то совсем победа…

По вечерами, как стемнеет и смолкнут на улице голоса, всё больше тянуло Сашу за калитку… Однажды вышел и одолел десятка полтора шагов, до соседского палисадника. На вторую ночь – еще шагов двадцать. Так и наращивал ночные метры, сколько сил и воли хватало.

Улицы сельские, понятно, не ровный асфальт. Бывало, и падал средь дороги. Валился, как столб. Другой бы завыл и проклинать все на свете стал… А Саша полежит, чуть успокоится и давай ворочаться с боку на бок, чтобы подняться. В первое-то время не удавалось. Но, стиснув зубы и обливаясь потом, подползал к забору или стене дома, напрягал все силы и поднимался. Отдышится – и до намеченной цели.

Однажды дошел до края крутого берега Оки. Отсюда, с вершины, открылась озаренная луной пойма. Блики играли в реке, будто кто-то рассыпал серебристых рыбок… С детства любил он эти места. В белорусских лесах и когда обживал госпитали, ездил в сан-поездах по стране, много повидал Саша красивых мест, но только эта вот пойма и во сне манила его. Теперь, вдыхая ночную свежесть и глядя в таинственный ночной простор, он не сдержался и озорно крикнул во весь голос, кажется, на всю мещерскую дремь:

– Ого-го-го-го-у!..

Обратно шел опьяненный нахлынувшими победными чувствами. Хотелось кричать и петь на все село. Завтра он пройдет по улице уже днем. Пусть все видят: Саша Трухачев жив, ходит и будет ходить еще дальше и еще быстрее!