Цвет жизни

– А ты Флегана Акимыча все равно не обманешь, что трудоспособная! – уверил Алеша, хмуро решавший задачи за столом. Вчера, после уроков, ходили всем классом в лес веточный корм овцам колхозным заготовлять. Вот и пришлось ему чуть свет вскакивать да за книжки садиться. Запихивая учебники в кирзовый обшарпанный портфель, Алеша досказал: – Флеган-то хоть и одноглазый, а все одно за сто километров увидит, что ты малолетка, хоть длиннее, чем у гуся, шею вытянешь!..

– А вот поглядим, поглядим, какая я малолетка! – храбрилась Любаша, полыхая синими глазами и торопливо натягивая на ноги материны сапоги. – Сразу на работу пошлет!..

– И я с тобой!.. Вдвоем-то больше заработаем! – громко вызвался Васятка.

Разыскал отцову кепку – тоже для внушительности! – и на вихрастую голову ее. А кепка уши закрыла да чуть на веснушчатом носу задержалась.

– Сиди и не рыпайся! – Сестра строго поглядела на добровольца. – Вот журнал почитай.

– Уже сто раз читал от корки до корки!..

– Сто это каждый сумеет, – усмехнулась Любаша, – а вот если сто один раз осилишь, тогда – герой! И пилотку со звездочкой дадут тебе, и автомат, и пушку дальнобойную!..

– Эх, сколько наговорила! Столько я и до фронту не донесу! – усомнился Васятка, а сам грудь вперед и кочетом прошелся.

– А зачем носить? Тебе самолет дадут…

– Это бы хорошо! Я бы к отцу на фронт полетел, и мы бы сразу Гитлера разбомбили!..

И хотя Васятка еще не дорос до школы, не все еще буквы вытвердил, но взялся «дочитывать» сто первый раз затрепанный «Огонек».

А старшая теперь Варе наказывала:

– За Марийкой и Володькой гляди, чтобы и всю мелкоту подбирали. Бабка Матрена научит, как из нее картофельную муку делать. Будет из чего кисель варить. А иначе, говорит, вам гроб зимой будет!..

Вышла Любаша на улицу. Все село и окрестье в утренней прохладной позолоте. И такая сторожкая тишина, будто все клены, все осокори и вязы выше крыш взмахнули ветви и, как уши, листья навострили. Чутко прислушиваются к дальним далям, где какая птица летит, какую весточку несет, где какой зверь крадется.

Стояли последние дни безоблачного бабьего лета. И задумчивые, много пережившие избы, и молодки под шиферными и железными крышами, и зеленое сосновое облесье – все было в материнской благодатной ласке. Даже не верилось, что в такие вот ласковые дни где-то рушатся города, горят села, а иные реки как бы кровью людской окрашены.

Любаша обернулась – не бежит ли следом Васятка? С ним такое бывает: увяжется и никакими угрозами не отгонишь. Сколько раз следом в школу приходил. Сядет на парту рядом и – сидит. И за отцом на работу всегда бегал. Отец на сеялку, на трактор, и Васятка благим матом орет, бежит следом.

Нет, не видно на этот раз. Заманила его Варя на огород картошку рыть. Конечно, перемажется. Не беда – пусть привыкает. «Земля черная, а белый хлеб родит», – вспомнились слова матери.

В ряду других – изба Егоровых словно старушка, иссушенная заботами. Не пятью светлыми окнами, резными и раскрашенными наличниками глядит на улицу, а только двумя, да и те к земле опущены. Семь лет назад, когда Любаша только в школу пошла, отец поскидал с крыши гнилую слежавшуюся солому и покрыл жилье белым тесом. Но с годами доски потемнели, покоробились, а местами и зелень зацвела по ним.

Не удалось отцу новую избу срубить. О просторной пятистенке все загадывал, все изобильных лет дожидался. Дескать, еще год, еще один план выполнится, и тогда в каждом селе будут и дома городские, и театры, и скверы, и в магазинах всего вдосталь по сходным ценам. Но изобилие это ходило где-то вокруг да около Немишкина, а в руки вот не давалось.

И тут вспомнилось Любаше, как недавние грозы обрушились на семью. Да с меткой молнией, да с градом тяжелым, секущим. Первой слегла мать. То ли врача опоздали позвать, то ли домашнее снадобье во вред пошло – сразу скрутило хозяйку, исказило ее красивое лицо с темными грустноватыми глазами. И застыла она на кровати в маленькой спаленке.

Отец-то часом раньше ушел в бригаду людей расставить, кому что делать. А Любаша картошку в огороде окучивала, пока прохлада утренняя на дворе стояла. Еще с вечера мать наказала ей дополоть да окучить, что сама не успела. Вот девчушка и добивала ползучую повитель да лебеду под кустистой ботвой.

А в избе одни малыши роились. Уже несколько раз они звали в дверь спаленки:

– Мамка, скоро ль встанешь?..

– Расспалась! И печку не затопила, и завтракать уже пора – животы подвело!..

– И в школу идти пора!..

А когда Любаша пришла с прополки и заглянула в спаленку, то сразу же вылетела оттуда побелевшая – сама не своя.

– Ой, мамка умерла! – закричала во весь голос. – Ой, что мы делать будем теперь?!

Тут и ребятишки в крике зашлись. Алеша побежал к отцу в бригаду. Варя – к бабке Матрене. И печальная весть разом облетела село.