Цвет жизни

Рассказывает Александр Филиппович, а сам поглядывает, как бы проверяет, все ли я в блокнотик записываю.

– Или взять еще Зинаиду Разоренову, – продолжает он. – Это наша птичница. Кур у нее, что звезд в космосе. И несутся дай бог. Оно и понятно, не красивыми обязательствами их Зина кормит. И не ждет, когда ее питомиц снабдят всем положенным. Сама всю крапиву выкосит, высушит на зиму. И как подожмут холода, кушайте витаминчики!..

Когда весь мой блокнотик был исписан и, казалось, все уже выяснено, я не без некоторого смущения спросил:

– Александр Филиппович, а как же это с вами случилось?.. Иной бы человек на вашем месте…

– История длинная! – запросто сказал Трухачев. – А если откровенно, то о профессии учетчика я никогда не думал. С детства техникой увлекался. Бывало, медом не корми, дай на тракторе прокатиться, на машине за рулем посидеть. Так и ходил с карманами, полными болтиков, штепселей, старых жиклеров. После школы дизелистом устроился. И размечтался! Составил план, чтобы за два года изучить все двигатели внутреннего сгорания. А тут война. Восемнадцать мне было…

Несколько дней прожил я в этом хозяйстве. Со многими людьми познакомился. Интересный народ. Но судьба Александра Филипповича все больше занимала меня.

…Увезли Сашу на фронт – и он как в воду канул. На полях управились в колхозе – нет весточки. Всю осень ждали родители, зима завьюжила – опять нет. Все в голову-то приходило: может, ранен, может, убит – война косила людей без разбору, и старых и малых. Фашисты в Москву рвались, и вся Украина уже в огне была.

Но вот пришла почтальонка. Веселая.

– Прасковья Петровна, весточка от Саши!

Сгрудилась вся семья вокруг бумажного треугольничка. Развернули его, прочитали и раз, и два. Жив! Находится в госпитале. Каждая строчка успокоением дышит. Идет Саша на поправку. Кормят в госпитале – лучше и не надо. Врачи, сестры, няни ухаживают за ним, как за родным. И скучать, выходит, некогда ему: то артисты выступят, то лектор, то писатели. И, конечно, кино. Часто приходят школьники, помогают письма писать, незрячим книжки и газеты читают, выступают с концертами самодеятельности. Да еще и подарки дарят.

Снова и снова перечитывает Прасковья Петровна письмо. Может, и меж строчек что-то есть? Наизусть выучила. А потом еще пришло письмо, еще… И во всех посланиях одно и то же: идет на поправку, кормят хорошо, кино смотрит, лекции слушает…

Вникает мать в эти восторги, а сердце все больше покалывает. Что-то скрывает Саша… Уже год, как он кочует из одного госпиталя в другой. А в каких городах те госпитали – молчит. Будто военная тайна. А еще тревожнее, что все письма разными почерками написаны. Запросит мать, почему разные? Саша о том молчок. И снова расписывает борщи, компоты, быструю поправку.

Принесла почтальонка еще один конверт. На этот раз письмо было напечатано на машинке. Как увидела мать казенную бумагу, все в ней захолодало. Не похоронная ли? А как начали читать, словно озарилась… Сам начальник госпиталя писал, что родители Александра Филипповича Трухачева, находящегося на излечении в госпитале города Владимира, могут приехать на свидание с сыном.

Заметалась Прасковья Петровна: сейчас же ехать! И Филипп Петрович, родитель Саши, тоже долго не раздумывал. Сложили в чемодан и в плетеную корзину продукты и прочие гостинцы – и скорее в правление колхоза. Председатель немедля распорядился заложить самую надежную и быструю лошадь, чтобы через час в Касимов доставила. А оттуда на попутных машинах до Тумы. Как скажут родители, что к сыну в госпиталь спешат, все шоферы наподхват – и в кузов.

В Туме, на станции узкоколейки, у кассы очередь большая. Заикнулись, что к сыну в госпиталь, и тут все расступились.

Приехали в город ночью. И до утра у ворот госпиталя дежурили, минуты отсчитывали, как пускать начнут.

Перед рассветом с вокзала к воротам госпиталя подошло несколько автобусов с ходячими ранеными. А обратно автобусы увезли лежачих.

– Это что же, сортировка? – спросил Филипп Петрович у вахтера, стоявшего у ворот.

– Операции сделали им и дальше в тыловые госпитали на излечение, – деловито ответил вахтер. – Хирургический-то зал день и ночь работает. Один тут молоденький – прямо из института пришел. Сначала, говорят, робел, как если резать приходилось. А теперь, говорят, наспециализировался. Как дрова пилит – кому, значит, ногу, кому руку…

Слушают родители, а в сердце то тревога хлынет, то надежда. Вдруг да отпустят Сашу? И пора бы! Уже более года на поправку идет.

– А бывает так, чтобы домой отпускали отсюда? – спросила Прасковья Петровна.

– Бывает, – подтвердил вахтер. – У нас всяко бывает. И на излечение в тыл, и на руки родителям выдают, и на вечное поселение, в братскую могилу…

Наконец-то начался допуск. Военный, с повязкой на глазу, прочитал письмо начальника госпиталя. Полистал толстую книгу, оглядел приехавших на свидание и виновато сказал:

– К сожалению, Трухачева Александра Филипповича в госпитале нет…

Мать, разом потеряв голос, прошептала:

– Как же это нет? Вот же письмо, сами читали!..

– К сожалению, больше ничего не могу сказать.