Цвет жизни

Волновался Флеган. Думалось, что после его слов захлопают люди. А собрание молчало. Как вот из камня все. Только незримые токи ходили по залу. И в этой необычной тишине все глаз не сводили с Шуры Прониной, солдатской вдовы. Она первая получила в Немишкине похоронную. Хотела она после Флегана выступить, уже на трибуну вышла. Да вдруг и слова не может сказать. И лицо, как от боли, дрогнуло. «Что это с ней?» – подумали. А солдатка схватилась за голову и зарыдала на весь клуб. А следом и те, что в зале сидели. Каждая о своем, и все о каждой, о всём пережитом…

Такое вот торжественное собрание получилось. Такие вот аплодисменты.

Тогда и Глаша не сдержалась. Отец ее тоже где-то упал в бою и не поднялся… Но она еще молодая, еще с нетронутой красотой. А у Шуры Прониной одна радость будет ныне вечером: придет она с торжественного, сварит чугунок каши, досыта накормит четверку малолеток. И когда уснут они, беззаботные, тогда и доплачет солдатка обо всем другом…

Вернулся домой и Флеган Акимыч. Над столом его карта, по которой красные флажки, как знамена крохотные, все ближе к Германии, Берлину… Переставил он эти огоньки и подумал: «Теперь уж немного осталось!..»

И тут Марийка заглянула в дверь, спросила тоненько:

– Дядя Флеган, можно к вам?

Следом за ней вошли Васятка с Володей. Все в осенней, порядком заношенной одежке. Встали у двери. Стоят и молчат. С полминуты, наверно, взглядами перекидывались. Заметили егорята: еще больше постарел председатель. И раньше голова у дяди Флегана серой была, а теперь словно долго на морозе без шапки стоял, инеем схватился….

Флеган сам это знал и даже подшучивал над собой. «Прямо беда, – всё более удивлялся, – как рубежи сдаю… Что зубы через один, это малый урон. Все одно великий пост по причине успешных наступлений. А вот белым флагом размахивать, это нож острый…»

Старик вынул из кармана кисет, зажигалку, из гильзы сделанную, и, пряча тревогу, спросил:

– Чего ж молчите, как воды в рот набрали?.. – «Уж не с Андреем ли беда», – подумал. – Отец-то что, пишет?

– Четыре раза в госпитале лечился, а теперь… – И осеклась Марийка.

Председатель начал побыстрее цигарку скручивать. А сам на егорят из-под бровей. И что-то вонзилось ему в сердце. Смял цигарку, в кисет сунул… Вскинул голову, куда-то поверх малышей поглядел. Будто коршуна над их головами приметил.

– А теперь папаня снова воюет… За рубежами теперь! – досказала Марийка и посветлела.

Отлегло у Флегана. Назад повернул коршун. «Живой Андрей! А все остальное поправимо!» – обрадовался. И начал подбадривать:

– Отец ваш живучий, такого пуля не возьмет. Теперь уж возвернется. В последние «котлы» гитлерню сгоняют… Так чего ж пришли-то?..

– Ну говори, говори, чего хотел? – начала Марийка поторапливать Васятку.

– А ты не нукай! Вперед сама похвались, сколько колосков набрала по жнивью…

– Я никогда не хвалюсь! Сам же всю дорогу твердил, пойдем да пойдем к дяде Флегану, отрапортую ему, раз мы гвардейский взвод…

– А кто радовался, я больше всех, я больше всех! Кто? – не сдавался Васятка.

– Она и набрала всех больше в пионерском отряде, – попытался примирить спорящих Володя.

Васятка пнул братишку:

– А ты не встревай, если не знаешь, почему больше!..

Володя захныкал:

– Дядя Флеган, он то в спину, то в бок…

– А потому она больше, – взялся разъяснять Васятка, – что вертлявая! Как воробьиха. И туда и сюда клюет. А я, когда собирал колоски, я учет вел! Сто насчитаю, колосок в карман… Если хочешь знать, у меня даже язык от считанья распух! – И даже высунул его. – Убеждайтесь. Во как трудился!.. Дядь Флеган, а теперь… Теперь я еще назову свое звено именем вашего Ивана. Это который диверсии в тылу врага устраивал, мосты взрывал. Тогда и поглядим, кто больше трудодней в колхозе выработает!..

– А мое звено будет имени Саши! – подхватил Володя.

– А мое Феди! – загорячилась Марийка. – Оформим его уголок в классе. Напишем биографию и боевой путь!..

– Подождите-ка!.. – возразил Флеган. – Называют-то именами павших… А мои сыны… Они живые…

– Мы знаем, что живые! – спохватилась Марийка. А за ней и другие:

– Это все знают… Они же герои!..

Резко зазвонил телефон. Редактор районной газеты просил назвать фамилии колхозников, которые ударно потрудились на уборке и осенних работах. Флеган назвал десятка полтора женщин. И еще попросил:

– Товарищ редактор… Вставь в заметку и вот этих… Марию Егорову, Владимира и Василия…. Тоже Егоровы. Нет, они пока малые. Но коль надо, как взрослые работают. Будут героями… Да я же знаю, какого корня они. И сестра их старшая Любаша добру и труду учит их, и сама трудится, кормит и воспитывает их за мать. А отец на фронте… Товарищ Шатров… Да будь в каждой семье такая сестра, такой брат старший…

Выпала вдруг из рук Флегана телефонная трубка… Бледный и как-то разом ослабевший, он присел, малость отдохнул и, словно бы извиняясь, глуховато, как издали, заговорил:

– Похоже, ребятки, отслужил Флеган… И срочную… И сверхсрочную… Дождетесь вы отца, дождетесь…. А я сынов… может, и не дождусь…

И все тишал и тишал голос старика: