Цвет жизни

– Что слышал! – передразнил паренек. – Всю избу самогонищем извонял, крючок оплеванный!.. Убирайся с глаз или топором пришибу!.. Поди, от первого взрыва запоносился на фронте и вышвырнули тебя, чтобы в окопах не вонял!..

Безбородов ближе к двери и так хлопнул ею, чуть косяки не разнес.

С того времени и пошел слух по деревне, будто отец Николки в плен сдался, против Родины пошел. Перестал тогда Николка в Немишкине появляться. И с матерью об отце говорить кончил. А изба их словно вражеским духом опозорена, и сами они чисто вот заразные стали. Вроде и близко к ним подходить нельзя.

Мужики-то у нас умные

Крепко сроднилась бабка Матрена с егорятами. Каждый день допоздна с ними. И сегодня с солнышком заявилась.

– Живые тут? – окликнула.

– А ты, баба Матрена, тоже живая? – спросил с печи Васятка.

– А рази не видишь? – усмехнулась старая.

– А чего же ты нас поперед себя в гроб-то суешь? Мы еще малые, нам еще пожить надо, – рассудил Васятка, – но эдак безобидно.

К такому разговору с бабкой все привыкли. И знали: Матрена тоже любит кольнуть острым нежданным словцом. Что в нем толку-то, в тупом, омертвевшем?

– Еще поглядим, кто кого переживет! – разжигала Матрена. – Молодой, а с печи арканом не стащишь. Выглядывает, чисто таракан безусый, новой породы выводок.

– Не, мы всех переживем! – хорохорился и Володя.

– И этот мерзляк туда же! – откликнулась бабка. – Тоже с печи-то и летом не слазит! А я уж наработалась. Варежки связала. Скоро посылку нову будут собирать солдатам. И моя подмога пойдет.

– А зачем летом варежки?..

– Ай зимы не будет? А замирится земля ранее, ты износишь. Распущу да маленьки тебе свяжу. Будешь в них и летом на печи спать!

– Где же еще спать? Диванов мягких у нас нет…

– Зато лавка жестка есть. А на жестком-то скорее выспишься. На жестком зря не разлежишься!

– Баба Матрена, а я в посылку тетрадку положу! – вызвалась Марийка. – Будут солдаты письма писать…

– Тоже дело! – похвалила Матрена. – А если и поклон солдатику напишешь, так это слово будет ему теплее варежки!

– Баба, а почему ты такая живучая? – удивился Васятка. С печи спустился и глядел Матрене прямо в глаза, в два зернышка усохших. И вроде цвета давно лишились, а еще остро видели. – Ты сколько годов-то проживешь?..

Матрена улыбнулась. Как похвалу приняла Васяткино удивление. В самом деле, редко кто помнит в селе, когда была Матрена молодой. Будто всегда она ходила вот такой жилистой, сухой, с костлявыми руками, но с такими ласковыми. Погладит малыша по голове – и сразу тому мать родная вспомнится.

– Потому и живу долго я, – рассуждала бабка протяжно, раздумчиво, – что во мне зла нет. Я ведь при царе-императоре еще старая была. Во мне яду нет – вот я и живу. Отчего человек-то крючится? От злобы да от зависти. Когда в душе-то один песок сухой, жестче кирпича толченого, он, человек-то, и перетирается. А я завсегда с людьми, завсегда с добром. Энтому помогу, а энтот мне. Вот мы и теплимся друг о дружку. Нам и мороз не страшен, и щавель сладок, и крапива помогает. И на душе, как в светлой горенке у добрых-то. Потому и нет нам износу!

Помолчала бабка и снова:

– Ну, как там радия, много ныне наговорила?

– А у вас в избе разве заглохло? – спросила Варя.

– Моя-то радия много нащитала. А ваша, может, боле? Сколько ваша-то нащитала отвоеванных пунктов? Ране деревни были, села, а теперь населенные пункты. Чудно! Теперь уж, я думаю, Гитлер наверняка щет пунктам потерял. Одни убытки у него пошли. Скоро в последнем пункте хвост ему капканом прижмут. Все коготки обрубят! Ишо б союзники с энтой стороны поддали. Тогда, я думаю, прочнее клетка склепалась бы. Тогда бы мы снова зажили! И отец бы ваш, гляди, к осени вернулся. Тогда уж я отдала бы ему на радостях энту поллитровку чистой водки, каку на свои похороны берегу. Тогда уж была бы спокойна. Уж он, отец, я думаю, и без энтой поллитры как следует уложит меня в могилку. Потеплее сделает. Как-нибудь не закопает. Вот только плохо: не увижу я оттуда, как жизнь-то на земле пойдет. Ну, я думаю, вы как-нибудь придете ко мне и расскажете! Да… все восстановится. И булки, может, будут продавать белые, и сахар. И даже, может, по сходственным ценам. Старики-то вон говорили, как наш лес горел. Все пенечки испепелились тогда. А теперь вон опять сосенки-то богатырские вершинками шумят. Жизнь – она сильнее всего. Ей бы только за бережок чуть ухватиться. А уж там она по всей земле пройдет, хоть с одного семечка и зачнется все. Да, все восстановится… Только бы вот отец ваш сохранился. А уж тогда мы гульнем!..

– Баба Матрена, а как же мы с огородами будем теперь? – озабоченно спросила Любаша, снаряжаясь в обход. Уже и сумку прилаживать начала. – Говорят, отпахались лошадями ныне…