Цвет жизни

– Тогда возьми вот коробочку с цветными карандашами, вот тетрадь… – подарила учительница. – И больше рисуй. И отцу посылай, чтобы он там Гитлера почаще «подвздевал». Изрисуешь – приходи. Еще дам. А в следующем году – в школу. Договорились?

Володя так пристрастился к рисованию, что и Любаше потом приходилось карандаши добывать. Пусть хоть этим потешается квелышок, думала.

А теперь оба брата как одногодки в первый класс поступали. Только в чем показаться в школе? До злой тоски жалела Любаша, что позволила тетке Полине забрать узел платья. И Матрена уже не раз ругала ее за эту оплошность. Да теперь уж не вернешь. Что сгорело, то улетело.

Уснули ребятишки. Любаша открыла сундук, стала пересматривать, что осталось от Полининого погрома. Каждую тряпицу, изношенную, застиранную, с другой сличала, чтобы и по цвету и по материалу не разнились. Не хотелось ребятишек-то выставлять на осмеяние. По себе знала, как это больно, в отрепках-то ходить.

Тем вечером Матрена зашла. Погорюнилась на Любашины муки, как клочок с клочком тачает, штаны Васятке готовит. Повздыхала, старая, что-то свое обдумывая. Молча вышла и вскоре возвратилась с узлом.

– Вот тебе материал – шей! – сказала. – Тут и на штаны обоим хватит, и на рубахи.

Развернула Любаша узел, а в нем кусок тонкого полотна, старинного, ручного тканья, как видно, десятки лет береженного. Девушка смутилась – слишком уж дорогой подарок, а Матрена как о навек отрезанном:

– Не думай, девка, что легко расстаюсь с этаким добром! Но раз задумала – не обижай отказом! Не тебе даю, а вот цыплакам. Вырастут кочетами, может, и помянут… И проводят честь честью на бугор-курорт. А мне это дороже всего! А полотну износу не будет, только покрась, чтобы не марко было…

Любаша поблагодарила. А бабка и на будущее научать начала:

– Ты, Любаша, не гордись никогда перед добрым-то делом. На добрых делах вся жизнь стоит. Не на зле стоит она, а на добре! Будешь чувствовать добро, и сама красивее душой-то станешь. Какая у земли душа? Чуткая! Кто больше ей добра, больше любви в нее вкладывает, тому и она со всей щедростью. Так вот и у людей…

Уже потом, когда все было сшито и люди все разузнали, как расщедрилась Матрена, и все другое выяснилось. Оказывается, это самое полотно бабка берегла себе на похороны, чтобы уйти на «бугор-курорт» в чистой, белее всякой белизны рубахе и под таким же покрывалом, как уходили мать, и бабка, и все, кого помнила. Да вот повернуло сердце-то на другое.

Любаша окрасила полотно в зеленый цвет. Под солдатские гимнастерки получилось, а может, даже и поярче, под весенний наряд молодых берез. Боясь испортить дорогой материал, Любаша и бабка Матрена пошли к Елизавете, матери агронома. На все село и окрестные деревни славилась Елизавета своим шитьем и рукоделием. И по модным журналам могла, и много своих фасонов у нее было. Вот и стали просить портниху, чтобы скроила только. А уж шить сама Любаша будет. Так обдумали. Дешевле обойдется.

Елизавета выслушала просьбу и поджала губы, тонкие, подсушенные бечевочки. И что-то зарябило в ее взгляде: то ли обида затлела, то ли корысть проступила. Но все же взялась она крутить на столе полотно. И туда и сюда раскидывала, про себя что-то шептала. И все получалось, что не должно хватить.

Матрена недобро подумала: уж не засвербило ли у Лизочки отхватить с аршин сиротского полотна?

– А по-моему, и лишок отрежется! – вступилась. – Ширина-то, чисто одеяло! А ребятишки – щепки оструганные, в печке обгорелые!..

Елизавета хмыкнула, и еще тоньше губы. Даже покусывать их начала. А от полотна не может оторваться. Еще вымерила и окончательно:

– Зовите детей. Мерку сыму. – И еще жаднее на полотно. И на свет, и на растяг.

Матрена тоже вывод сделала: услала Любашу за ребятишками, а сама начала на ноги жаловаться. Дескать, отбегалась. Осталось теперь сидеть да ждать, когда смерть срежет под корешок. Да что-то запаздывает. Видно, работы у нее много. Неуправка большая, все ходы-выходы покойниками забиты. И с войны и с тылу очередя. А сама радуется: не удастся портнихе и вершка на поясок отрезать!

Привела Любаша ребятишек. Елизавета смерила рост, объем груди, талии – все косточки их перещупала.

– Дня через два на примерку приходите, – сказала.

Матрена сразу же поднялась и руками за полотно.

– Зачем же на примерку? Любаша сама будет шить!.. Нам только раскрой нужен…

– Ай не доверяешь?! – обидчиво стрельнула глазами Елизавета. И пятна по лицу, словно кровью кто окропил. – Или я хуже сошью?

Заказчицы испуганно переглянулись. Матрена вывертываться:

– Оно бы хорошо! Куда уж лучше… Да платить-то нам нечем! Отец-то их трудится в самом аду горячем. А получает покуда один горох свинцовой!..

– А я еще и копейки не запросила с вас… Сама в сиротстве оперялась… До сих пор зябну, как вот на обиженных погляжу!..

Только теперь дошло до Матрены, как промахнулась она! Душа-то у Лизаветы, выходит, горница светлая – для всех людей настежь!