Цвет жизни

Были, конечно, и с повязками, с болью в глазах и в душе. Там, в ее глубинах, за войну-то много свинца да осколков осело.

Многие, стосковавшись по работе, сразу в поле, в лес сосны валить, города отстраивать, на фермы, в мастерские. А иные взялись за отгулы всех выходных, что потеряли с начала войны. То в одной, то в другой избе затевались гульбища. И галдели они день, другой, неделю… Ревели баяны, патефоны, до хрипу надсаживались глотки.

А в тех домах, где остались без кормильцев, там и май не май и весна не весна.

Отец егорят возвратился к концу лета. Был он в саперной части, а саперы воевали и после победы. Многие города, села, мосты приходилось еще разминировать. И хотя давно уже замолчали пушки и не ужасали налеты самолетов, а саперы хоть и редко, а несли потери. Но Егоров и на этот раз не поддался беде. До тонкости изучил он, как находить и обезвреживать притаившуюся в земле смерть.

Поезд на станцию Родничок пришел ночью. Солдат вскинул на плечи вещмешок и зашагал по родной земле. Видал Егоров такое же вот звездное небо на Украине, в Румынии, в Венгрии. И там луна, являясь из мрака, бесшумно каталась по черному асфальту, обочь которого цвела звездная мелочь. А теперь вся эта мигающая бездна, казалось, ему одному салютовала, и луна только ему стелила серебристость на дорогу и на поля. Жадно вдыхал солдат благодатную прохладу ночи и нетерпимо ждал, когда впереди мелькнут огоньки села.

А в этот час Любаша сидела за починкой рубашек Васятки, Володи. Скоро опять в школу. Опять все истрепали за лето и надо снова готовить и обувку и одежу. Хоть бы отец скорее приехал!..

Уже две недели, как получили егорята письмо, что отец вот-вот помчится домой. Но и сегодня, видно, ждали напрасно. Убрав шитье, Любаша легла спать. И все чутко прислушивалась к шорохам, доносившимся с улицы.

А отец уже подходил к селу. Мимо скотного двора шагал. Не утерпел и заглянул в первое помещение. Сарай был полураскрыт. Тихо и пусто. Отсюда сквозь ребристые плахи виднелась лишь рвань звездного мира. Как видно, уже давно не загоняли сюда скот. Даже дух навозный выветрился начисто.

Все быстрее шагал солдат. Все игристее билось сердце.

Билось оно и у Любаши. То послышится ей, будто радио голосит на все село тревожными позывными. То будто едет она в вагоне, а в нем полно солдат. И все на отца похожи. Удивляется, почему так? А колеса под полом все тревожнее стучат на стыках. До грохота дошло. Задрожала Любаша: вдруг да полетят кувырком вагоны под кручу? Бросилась к проводнице вагона.

«Остановите поезд!.. Разве не слышите, какой грохот под полом?..» А проводница – литая тетя Полина. Только платье на ней мокрое, щучье.

Запричитала вдруг Полина: «Ой, Любушка, страдалица!.. Щас помогу тебе!..»

Тут и проснулась. Не колеса гремят, а в стекло кто-то стучит. И сразу догадка, радостная, дух захватывающая. Любаша к окну. А на улице все в лунном свете…. Все избы в глазури, все деревья сказочные. И солдат у окна стоит. Лица его в тени не видно, но тысячи голосов уже прокричали Любаше: «Отец!»… И она громко, на всю избу голосом матери, голосами всех детей, потерявших и встречавших отцов:

– Папаня!.. Папаня вернулся!..

Егорята посыпались с коек, сундука, с лавки – быстрее, чем солдаты по тревоге. А в темных сенях Любаша уже повисла на шее у отца. Да так и вошли они в избу вместе. Тут и все другие наперехват. Солдату бы разом всю семью обнять, да ведь большими стали. Не охватишь сразу! И он то поднимал и тряс Васятку, то гладил голову Марийки, прижимал ее к груди, то разглядывал Володю со всех сторон.

Хотя лунный свет и прорывался потоками в окна и все в избе было видно, но егорята засветили еще моргалку и бумагу факелом зажгли. Тут и засверкали ордена и медали на груди у отца. Даже в глазах рябило, так много было наград. Всех разглядел отец и не удержался, как ребенок, заплакал. Потом уж, зажав сердце, начал хвалить старшую:

– Какая же ты у меня молодчина, Любушка!.. Когда уходил – только росточки были, а теперь уже сад, уже яблоньки и дубки! Встретил бы вас на улице и не узнал!..

– Флеган говорил на собрании, что Любашу надо к награде представить! – доложил Алеша. – Потому что она сто раз героиня!..

– Она и в Елшанку носит письма, и в Озерное, и в Корнеево!..

– И денежные переводы! – выкрикнул Васятка.

А тем временем Варя сбегала к бабке Матрене. И старая тут же ворвалась. Как мать, обняла солдата. Глядит и не наглядится.

– Вот и дождались, Андрюшенька!.. Всю войну чуяла… Не должны осиротеть птенцы твои!..

А пока шли спросы да расспросы, Любаша достала из сундука завернутую в наволочку бутылку белой, магазинной. Берегла к приходу отца. Никто в семье не знал, что есть в сундуке такая заготовка и на какие деньги Любаша приобрела ее. И закуска нашлась: оладушки, огурцы, помидоры соленые, картошка да селедка. А тут и отец свой вешмешок развязал. Две банки тушенки вынул, буханку хлеба, сухари, сахар, воблу сушеную. И где столько раздобыл? – удивлялись егорята. А это был сухой паек, выданный ему на дорогу. Но отец все сберег…