Цветы в зеркале

И вот если мы будем следовать мудрым наставлениям древних, будем жить в мире и любви со всеми в семье, будем помогать людям, если они в нужде, и всеми силами выручать их, если они в беде, то этим самым мы выполним свой человеческий долг, выполним все зависящее от нас в отношении нашей собственной судьбы, а остальное предоставим воле неба. Но если мы так поступать не будем, а будем творить негодное и вести себя недостойным образом, то мы сами навлечем на себя погибель и роптать тогда будет не на кого.

— Золотые слова! — невольно вырвалось у всех в ответ на рассуждения Ши Лань-янь.

— Но скажите, пожалуйста, — обратилась к ней Цзинь-юнь, — неужели Янь Хуэй{502} в чем-нибудь вел себя недостойно? А если нет, то за что же тогда небо покарало его и так рано лишило его жизни?

— Если бы его действительно покарало небо, — ответила Лань-янь, — то тогда следовало бы считать, что он этого заслуживал. Но если бы он этого заслуживал, то разве наш великий учитель стал бы его оплакивать? А оплакивал он его, конечно, по той же причине, по какой сокрушенно сказал об умирающем Жань Гэне{503}: «И почему именно такому человеку суждено было заболеть такой болезнью». И это несмотря на то, что сам же учитель сказал: «Такова уж судьба». Да, он понимал, что это судьба, но как человек он не мог сдержать собственных чувств, видя, как погибает достойный и талантливый. И вот если от этих рассуждений перейти теперь к «Беседке слез», то вполне возможно, что слово «слезы» намекает не на то, что оплакивают нас самих, а на то, что оплакивают заложенный в нас талант, которому, может быть, суждено будет погибнуть или пропасть зря.

— Возможно, вы правы, — ответила Цзинь-юнь. — Но позвольте мне возвратиться к тому, что вы сказали перед этим. Вы упомянули о том, что добро и зло воздадут свое человеку и что они, как тень, всюду следуют за ним. Но что вы скажете, если я отвечу вам на это словами Ван Чуна{504} из его книги «Лунь-хэн», что благополучия и беды, иными словами, добра и зла самих по себе, как таковых, не существует.

— Я говорила о серьезных вещах и вовсе не имела в виду всяких там кривотолков Ван Чуна, — ответила на это Лань-янь. — И уверяю вас, что я поговорила бы и с самим Ван Чуном, если бы мне довелось с ним встретиться. Да и вообще, о чем тут говорить, если Ван Чун дошел даже до того, что позволил себе такие вещи, как «Вопрошаю Конфуция» и «Хотел бы узнать у Мэн-цзы»{505}. Разве можно утверждать, что все то, что говорится о судьбе человека, о добре и о зле в «Комментариях» Цзо Цю-мина, в «Книге перемен», в «Книге исторических деяний» и в других древних книгах, — все это устарелая чушь? Конечно, нет. Ведь все эти книги написаны достойнейшими мудрецами. Ну, пусть, многие древние книги пропали, и теперь трудно о них судить, но ведь «Книга перемен» и «Книга исторических деяний» являются древнейшими из них, и это действительно канонические книги. Так как же можно говорить, что эти вещи устарели и что в них сплошная чушь?

— И все-таки, если бы Ван Чун в споре с вами утверждал бы именно это, то что, интересно, вы бы ему ответили? — смеясь спросила Цзинь-юнь.

— Я и отвечать ему не стала бы тогда, — сказала Лань-янь.

— То есть не нашлось бы что ему возразить, так что ли? — не унималась Цзинь-юнь.

— Нет, не потому, — ответила Лань-янь. — Ведь мудрые возвышаются своим умом над обыкновенными людьми, и если они что-то утверждают, то утверждают не случайно, а всегда имея на то какое-то основание. Ведь даже животные и птицы и те признают у себя старшего, главного, которого они слушаются и уважают. А уж о человеке и говорить не приходится. Возьмите древние книги — там говорится, что совершенный и мудрый является главою над всеми людьми. И если находится человек, который ни во что не ставит таких вот мудрых людей, то стоит ли вообще тратить время на разговоры с ним?

— Но надо признаться, — сказала в заключение Цзинь-юнь, — что если бы не Ван Чун, мы не услышали бы сейчас многих интересных рассуждений.

* * *

— Ну хорошо, — сказала Цзы-чжи, — давайте садиться за стол, а то ноги заболели так стоять. Ю-тань и Цуй-фан! Прошу вас отбросить церемонии и занять почетные места согласно надписи на стеле.

Но так как Ю-тань и Цуй-фан ни за что не соглашались сесть на почетные места, то решили наконец просто тянуть жребий — кому какое место достанется, тот его и занимает.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Получилось так, что пир возглавляла Жо-хуа, а замыкающей была Гуй-чэнь.

— А жребий понимает кого куда надо посадить, — сказала Вань-жу. — Жо-хуа — будущая правительница царства Женщин, понятно, что ей и первое место среди нас.

— Ну, а как же понимать, что Гуй-чэнь на последнем месте? — спросила ее Цзы-чжи.

— Это как бы в заключение всего говорит, что все мы, собравшиеся здесь сто девиц, являемся верными подданными династии Тан…

— Ой замолчите! — с притворным испугом замахала на нее руками Цзы-чжи. — Вот отрежут вам языки, тогда будете знать!