Цветы зла

Куда ни обрати ты свой безумный бег —
В огонь тропический иль в стужу бледной сферы;
Будь ты рабом Христа или жрецом Киферы,
Будь Крезом золотым иль худшим меж калек,

Будь вечный домосед, бродяга целый век,

Будь без конца ленив, будь труженик без меры, —
Ты всюду смотришь ввысь, ты всюду полон веры
И всюду тайною раздавлен, человек!

О Небо! черный свод, стена глухого склепа,

О шутовской плафон, разубранный нелепо,
Где под ногой шутов от века кровь текла,

Гроза развратника, прибежище монаха!

Ты – крышка черная гигантского котла,
Где человечество горит, как груды праха!

Перевод Эллиса

Стихотворения в прозе

Арсену Уссе

Дорогой друг, посылаю Вам небольшое произведение, о котором было бы несправедливо сказать, что оно без начала и без конца, ибо, напротив, всякая часть в нем может попеременно служить для других и началом. Посудите сами, прошу Вас, какие поразительные удобства представляет это для нас всех – для Вас, для меня и для читателя. Мы можем прервать по желанию: я – свои мечты, Вы – разбор рукописи, читатель – свое чтение, ибо я не опутываю своенравной воли читателя нескончаемой нитью утонченнейшей интриги. Выньте любой позвонок, и обе части извивающегося вымысла без труда соединятся между собой. Изрубите его на множество отрезков, и Вы увидите, что каждый может существовать отдельно. В надежде, что некоторые из них окажутся достаточно живыми, чтобы Вам понравиться и Вас развлечь, я беру на себя смелость посвятить Вам всю змею целиком.

Я сделаю Вам небольшое признание. Перелистывая по крайней мере в двадцатый раз знаменитого «Гаспара из Ночи» Алоизия Бертрана (книга, известная Вам, мне и нескольким из наших друзей, не имеет ли всех прав назваться знаменитой?), я напал на мысль сделать аналогичную попытку и применить к описанию современной жизни, или, вернее, некоей современной и более отвлеченной жизни, прием, примененный им к изображению жизни древней, столь странно живописной.

Кто из нас в минуты честолюбия не мечтал о чуде поэтической прозы, музыкальной без размера и рифмы, достаточно гибкой и послушной, чтобы примериться к лирическим порывам души, к извивам мечты, к содроганиям совести?

От постоянного пребывания в больших городах, из сплетения в них бесконечных взаимоотношений, возникает главным образом этот неотступный идеал. Вы сами, дорогой друг, не пытались ли Вы передать в песне пронзительный крик Стекольщика и выразить в лирической прозе все удручающие настроения, которые он нам насылает, возносясь до мансард сквозь густые туманы улицы?

Но, говоря по правде, я боюсь, что это соревнование не принесло мне счастья. Едва взявшись за работу, я заметил, что не только остаюсь далеко позади моего таинственного и блистательного образца, но еще, что создаю что-то (если только это может быть названо «чем-то»), странным образом отличное от него, – случай, который всякого другого на моем месте, без сомнения, преисполнил бы гордостью, но который может быть лишь глубоко унизительным для души, считающей величайшей честью для поэта именно точное осуществление того, что им было задумано.

Сердечно преданный Вам

Ш.Б.

I Чужестранец

– Кого любишь ты более всего, загадочный человек, скажи мне: отца, мать, сестру или брата?

– У меня нет ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата.

– Друзей?

– Вы пользуетесь словом, значение которого осталось мне до сих пор неизвестным.

– Отечество?

– Я не знаю, под какой широтой оно находится.

– Красоту?

– Я охотно любил бы ее, божественной и бессмертной.

– Золото?

– Я ненавижу его, как вы ненавидите Бога.

– Что же, однако, любишь ты, необычайный чужестранец?

– Я люблю облака… облака, проплывающие мимо… там… чудесные облака!

II Отчаянье старухи

Маленькая сморщенная старушка вдруг вся просияла от радости, увидев хорошенького ребенка, которого все ласкали, которому каждый желал понравиться, – прелестное существо, такое же хрупкое, как и она, маленькая старушка, и как она, беззубое и безволосое.

И она подошла к нему, заигрывая с ним и строя ему ласковые лица.

Но испуганный ребенок стал в ужасе отбиваться от ласк дряхлой женщины и огласил дом своим визгом.

Тогда добрая старушка снова ушла в свое вечное одиночество и горько заплакала в уголке, говоря: «Увы! для нас, несчастных старых самок, прошла пора нравиться даже невинным, и мы внушаем ужас маленьким детям, которых хотели бы любить!»

III Confiteor художника