Цветы зла

О ужас! я вспоминаю! я вспоминаю! Да! эта конура, эта обитель вечной скуки – мое собственное жилище. Вот нелепая, пыльная, искалеченная мебель; потухший, холодный камин со следами плевков; унылые, пыльные окна, изборожденные дождем; рукописи, исчерканные помарками или неоконченные; календарь, где карандаш отметил зловещие строки!

А это благоухание иного мира, которым я опьянялся с такой изощренной чувствительностью. Увы! оно сменилось зловонием табака, смешанным с какой-то тошнотворной плесенью. Теперь здесь вдыхаешь затхлость запустения.

В этом тесном, но преисполненном отвращения мире один только знакомый предмет радует мой взор: склянка с опиумом; старинная и страшная подруга, как все подруги, увы! щедрая на ласки и измены.

О, да! Время снова явилось. Время вновь теперь властно здесь правит; и вместе с гнусным стариком вернулась вся его дьявольская свита: Воспоминаний, Сожалений, Судорог, Томлений, Страхов, Кошмаров, Гнева и Неврозов.

Поверьте, что секунды теперь отчеканиваются громко и торжественно, и каждая из них, слетая с маятника, говорит: «Я – Жизнь, невыносимая, неумолимая Жизнь!»

Есть только одна секунда в человеческой жизни, которой суждено принести благую весть, единственную благую весть, наводящую на каждого неизъяснимый ужас.

Да! Время царствует; оно снова забрало свою грубую диктаторскую власть. Оно погоняет меня, как вола, своей рогатиной: «Ну же, вперед, скотина! Обливайся потом, раб! Живи, проклятый!»

VI Каждому своя химера

Под огромным серым небом, посреди широкой, пыльной равнины, где не было ни дорог, ни травы, ни даже чертополоха и крапивы, я встретил несколько человек, которые шли согнувшись.

Каждый из них нес на спине огромную Химеру, тяжелую, как мешок муки или угля, или как амуниция римского пехотинца.

Но чудовищное животное не было мертвым грузом; нет, оно охватывало и сжимало человека своими упругими и могущественными мышцами; двумя широкими когтями оно впивалось в грудь своего носильщика, а фантастическая голова нависла над его челом, подобная тем страшным каскам, какими древние воины надеялись усилить ужас врага.

Я вступил в беседу с одним из этих людей и спросил его, куда они идут. Он ответил мне, что ни он, ни другие ничего не знают об этом, но что, очевидно, они куда-то идут, ибо их гонит непобедимая потребность идти.

Любопытно отметить, что никто из этих путников не казался раздраженным на свирепое животное, повисшее на его шее и прильнувшее к его спине; можно было бы подумать, что они смотрят на него как на часть самих себя. Все эти усталые и серьезные лица не выражали вовсе отчаяния; под тоскливым куполом неба, утопая ногами в пыли, брели они по столь же безотрадной, как и небо, почве, с покорным выражением людей, обреченных на вечную надежду.

И шествие прошло мимо меня и исчезло в дали горизонта, там, где округленная поверхность нашей планеты ускользает от любопытства человеческого взора.

И несколько мгновений я упорно старался постичь эту тайну, но скоро непреодолимое Равнодушие овладело мной, и я был раздавлен им больше, чем были придавлены те своими тяжкими Химерами.

VII Шут и Венера

Что за удивительный день! Обширный парк млеет под жгучим солнечным оком, словно молодость под властью Любви.

Разлитый во всем экстаз не выдает себя ни единым звуком; даже воды – и те точно уснули. Отличная от человеческих празднеств, совершается какая-то безмолвная оргия.

И кажется, что все ярче становится свет, и блеском его все более и более искрятся предметы, что опьяненные цветы сгорают желанием соперничать с лазурью неба яркостью своих красок, что от зноя становятся видимы благоухания и возносятся к светилу подобно курениям.

И, однако, среди этого всеобщего ликования я заметил существо, которое страдало.

У ног колоссальной Венеры сидит один из этих поддельных безумцев, из этих добровольных шутов, обязанных смешить царей, когда их гнетут Угрызения и Скука. Закутанный в блестящую и шутовскую одежду, в головном уборе, украшенном рожками и бубенчиками, весь съежившись у пьедестала, он поднимает глаза, полные слез, к бессмертной Богине.

И его глаза говорят: «Я последний и самый одинокий среди людей, лишенный любви и дружбы и стоящий потому много ниже самых несовершенных животных. А между тем и я ведь тоже создан, чтобы постигать и чувствовать бессмертную красоту! О, Богиня! Сжалься над моей печалью и над моим безумием!»

Но неумолимая Венера смотрит вдаль, не знаю на что, своими мраморными глазами.

VIII Собака и флакон

«Мой славный пес, мой добрый пес, милая моя собачка, подойди и понюхай эти превосходные духи, купленные у лучшего парфюмера в городе».

И собака подходит, виляя хвостом, что, как мне кажется, отвечает у этих бедных существ нашему смеху и улыбке, и с любопытством прикладывает свой влажный нос к открытому флакону; затем внезапно пятится в ужасе и начинает лаять на меня, как бы с укором.