Цветы зла

И что могут значить для меня все эти маленькие вздохи, вздымающие вашу надушенную грудь, могущественная кокетка? И все эти притворные чувства, разученные по книгам, и эта неустанная меланхолия, способная внушить зрителю чувство, совсем отличное от жалости? Поистине меня охватывает иной раз желание познакомить вас с настоящим несчастьем.

Посмотрите на вас, моя нежная красавица, как вы ступаете по грязи с глазами, мечтательно устремленными к небу, словно прося у него короля, – так и кажется, молодая лягушка, взывающая к Идеалу. Если вы презираете чурбан (каковым я теперь являюсь, вы это знаете), то бойтесь журавля, который вас скушает, и проглотит, и убьет в свое удовольствие.

Хоть я и поэт, но не настолько наивен, как вы желали бы думать, и если вы слишком часто будете утомлять меня вашим жеманным нытьем, я поступлю с вами, как с дикой женщиной, или вышвырну вас за окно, как пустую бутылку».

XII Толпы

Не всякому дано уменье купаться в море людей: наслаждаться толпой – это Искусство; и только для того человечество бывает источником жизненных пиршеств, в кого добрая фея с колыбели вдохнула склонность к переодеваниям и маскам, ненависть к домашнему очагу и страсть к путешествиям.

Многолюдство, одиночество: понятия тождественные и обратимые одно в другое для живого и отзывчивого поэта. Кто не умеет населять свое одиночество, тот не умеет также и быть одиноким среди озабоченной толпы.

Несравненное преимущество поэта, что он может по желанию быть и самим собой, и другим. Подобно тем блуждающим душам, что ищут себе телесной оболочки, он проникает по желанию в любую личность. Для него одного все открыто; а если иные места и кажутся закрытыми для него, то лишь потому, что они в его же глазах не стоят посещения.

Одинокий и задумчивый скиталец извлекает странное упоение из этого общения со всем миром. Тому, кто легко обручается с толпой, знакомы лихорадочные наслаждения, которых навсегда останутся лишены и замкнутый, как сундук, эгоист, и не покидающий дома, как улитка, ленивец, – он усваивает себе все профессии, переживает, как свои, все радости и все бедствия, которые преподносит ему случай.

То, что люди называют любовью, так ничтожно, ограниченно и слабо по сравнению с этой несказанной оргией, с этим святым проституированием души, которая отдается целиком – вся поэзия и любовь – нежданной встрече, прохожему незнакомцу.

Полезно бывает напомнить иной раз счастливым мира сего, хотя бы только для того, чтобы унизить на мгновенье их глупую гордость, что есть радости более высокие, более захватывающие и более утонченные, чем те, которые им доступны. Основателям колоний, пастырям народов, отцам миссионерам, заброшенным на край света, несомненно, кое-что знакомо из этих таинственных упоений, и в лоне созданной их гением обширной семьи они, конечно, иной раз посмеиваются над теми, кто жалеет о них за их столь полную волнений судьбу и столь непрочную жизнь.

XIII Вдовы

Вовенарг говорит, что в общественных садах есть аллеи, посещаемые преимущественно обманувшимися честолюбцами, неудачными изобретателями, потерпевшими крушение знаменитостями, разбитыми сердцами, всеми теми мятежными и замкнувшимися в себе душами, в которых еще ропщут последние вздохи грозы и которые далеко прячутся от наглого взора веселых и праздных людей. Эти тенистые убежища – места встречи для всех искалеченных жизнью.

На эти именно места особенно любят поэты и философы направлять свой жадные догадки. Здесь для них верная добыча. Ибо если есть место, которое они не удостаивают своим посещением, как я только что намекал, то это особенно то, где веселятся богатые. Эта сутолока в пустоте не имеет для них ничего притягательного. Они чувствуют, наоборот, непреодолимое влечение ко всему слабому, разбитому, сокрушенному, осиротелому.

Опытный глаз здесь никогда не обманется. В этих застывших или поникших чертах, в этих глазах, впалых и тусклых или сверкающих еще последними отблесками борьбы, в этих глубоких и многочисленных морщинах, в этих слишком медлительных или слишком неровных походках он тотчас же прочтет бесчисленные повести обманутой любви, отвергнутой преданности, невознагражденных усилий, повесть голода и холода, перенесенных безропотно и молчаливо.

Случалось ли вам иногда замечать вдов на этих уединенных скамейках, бедных вдов? Одеты ли они в траур или нет, их легко узнать. Впрочем, в трауре бедняка всегда чего-нибудь недостает, всегда есть какое-то отсутствие гармонии, которое делает его еще более удручающим. Он принужден скаредничать на счет собственного горя. Богатый же выставляет свое напоказ во всей парадной полноте.

Которая из вдов грустнее и больше внушает печали – та, что ведет за руку мальчугана, с которым не может разделить своих мечтательных дум, или та, что совершенно одинока? Не знаю… Мне случилось однажды в течение долгих часов следить за одной такой горестной старухой. Вытянутая, прямая под своей небольшой поношенной шалью, она всем своим существом выражала стоическую гордость.