Цветы зла

Вечером, слегка утомившись, вы пожелали посидеть перед новым кафе на углу нового бульвара, еще загроможденного щебнем, но уже гордо выставлявшего напоказ свои недоделанные великолепия. Кафе блистало. Даже газ словно развертывал всю ревность первого выступления и освещал изо всей мочи ослепительной белизны стены, сверкающие поверхности зеркал, золото рам и карнизов, пажей с надутыми щеками, увлекаемых сворами собак, дам, улыбающихся соколу на их руке, нимф и богинь, несущих на голове плоды, пироги и дичь, Геб и Ганимедов, протягивающих маленькую амфору с сладким питьем, или украшенный султаном обелиск из разноцветного мороженого – словом, всю историю и мифологию, призванную к услугам обжорства.

Прямо против нас, на мостовой стоял человек лет сорока, с усталым лицом, с седеющей бородкой, придерживая одной рукой мальчугана и неся на другой маленькое существо, слишком слабое, чтобы ходить. Он исполнял обязанности няньки и вывел теперь своих детей подышать вечерним воздухом. Все были одеты в лохмотья. Лица всех трех были необыкновенно серьезны, и эти шесть глаз пристально и с одинаковым, но различно окрашенным их возрастами восхищением созерцали новое кафе.

Глаза отца говорили: «Как прекрасно! как прекрасно! подумаешь, что все золото этого бедного мира перенеслось на эти стены!» Глаза мальчугана говорили: «Как прекрасно! как прекрасно! но это дом, куда могут входить только люди не такие, как мы!» Глаза же малютки были слишком зачарованы, чтобы выражать что-либо иное, кроме радости, бессмысленной и глубокой.

В песнях говорится, что радость делает душу доброй и смягчает сердце. Слова песни оправдались на мне в этот вечер. Я не только был растроган этой семьею глаз, но мне было даже немного совестно за наши стаканы и графины, превышавшие размеры нашей жажды. Я перевел мои взоры на ваши, любовь моя, чтобы прочесть в них мою мысль; я погрузился в ваши глаза, столь прекрасные и полные столь странной нежности, в ваши зеленые глаза, обитаемые Капризом и вдохновляемые Луной, – как вдруг вы мне сказали: «Мне невыносимы эти люди с их широко раскрытыми, точно ворота, глазами! Не можете ли вы попросить хозяина кафе удалить их отсюда?»

Вот как трудно понимать друг друга, мой милый ангел, и как невозможна передача мысли даже между любящими друг друга людьми.

XXVII Героическая смерть

Фанчулле был превосходный шут и чуть ли не один из друзей Государя. Но для лиц, обреченных своим положением на комическое, все серьезное обладает роковой притягательной силой; и хотя может показаться странным, чтобы идеи отечества и свободы деспотически овладели мозгом какого-нибудь комедианта, но в один прекрасный день Фанчулле вступил в заговор, составленный несколькими недовольными дворянами.

Везде найдутся благонамеренные лица, чтобы донести властям на этих желчных людей, замышляющих низложить властителей и перестроить общество, не спрашивая его согласия. Упомянутые дворяне, в их числе и Фанчулле, были задержаны и обречены на верную смерть.

Я охотно поверю, что Государь был почти огорчен, увидев среди мятежников своего любимого артиста. Этот Государь был ни хуже, ни лучше всякого другого; но крайняя чувствительность делала его во многих случаях жесточе и деспотичнее людей его сана. Страстно влюбленный в искусства и превосходный знаток их, он был поистине ненасытен в наслаждениях. Довольно равнодушный к людям и к нравственности и сам настоящий артист, он знал одного только опасного врага – скуку, и причудливые усилия, которые он употреблял, чтобы избежать или одолеть этого тирана вселенной, несомненно навлекли бы на него со стороны сурового историка эпитет «чудовища», если бы в его владения было дозволено писать о чем-либо ином, кроме того, что имело исключительной целью наслаждение – или удивление, одну из самых изысканных форм наслаждения. Великое несчастье этого Государя заключалось в том, что у него никогда не было достаточно обширной арены для его гения. Есть такие молодые Нероны, которые задыхаются в слишком тесных границах и самое имя и благие намерения которых останутся навсегда скрытыми для грядущих веков. Непредусмотрительное Провидение одарило этого Государя способностями, более значительными, чем его владения.

Внезапно разнесся слух, что властитель собирается помиловать всех заговорщиков; поводом для этого слуха послужило оповещение о грандиозном представлении, в котором Фанчулле должен был выступить в одной из своих главных и лучших ролей и на котором, как говорили, должны были присутствовать и осужденные дворяне; явный признак великодушных намерений оскорбленного Государя, добавляли поверхностные умы.