Туман

– Неужели жена забеременела?

– Да! Именно! Вот несчастье-то!

– Несчастье? Вы ведь об этом мечтали?

– Первые три-четыре года брака – да. Но теперь… В наш дом вернулся демон, снова пошли ссоры со взаимными обвинениями, как раньше. Мы стали называть нашего будущего… Нет, лучше промолчу.

– Конечно, если не хочешь, то не говори.

– Мы стали звать его «наглец»! Мне даже сон приснился, что он умер, поперхнувшись костью.

– Кошмар какой.

– Кошмар, конечно. С комфортом, порядком и привычками можно попрощаться. Вот, например, вчера Елену тошнило, это обычное дело в том положении, которое называют «интересным». Интересное положение! Интересное! Ничего себе интерес… Рвота! Ты видел что-нибудь противней?

– Зато она познает счастье материнства.

– Она-то? Как бы не так! Судьба, ну или природа, зло подшутила над нами. Ирония! Если бы сын или дочка – да какая разница! – если бы наш ребенок появился, когда мы его ждали, не столько из родительской любви, сколько из тщеславия; если бы он появился, когда мы чувствовали себя без детей вторым сортом, если бы он появился тогда, все было бы хорошо! А что теперь?! Говорю тебе, это ирония. Если бы не жена…

– Что, друг мой?

– Я бы тебе его подарил. В придачу к Орфею.

– Не дури. Успокойся.

– Ты прав, я несу чушь. Извини. Но разве это нормально, по-твоему? Получить такой сюрприз спустя двенадцати лет, когда все устаканилось, когда у нас прошло дурацкое тщеславие молодоженов…

– Будет тебе. Опомнись!

– Ты прав, прав. А хуже всего – ты только представь! – что моя бедная Елена чувствует себя посмешищем. Не может избавиться от навязчивого стыда.

– Не вижу тут ничего постыдного…

– Да и я не вижу, но она-то считает, что стала посмешищем. И ведет себя так, что я опасаюсь за нашего наглеца… или наглую девчонку.

– Что ты такое говоришь! – встревожился Аугусто.

– Нет, Аугусто, нет! Мы не потеряли совесть. Елена, как тебе известно, человек глубокой веры и повинуется Божьей воле, как бы тяжело ей ни было. Она готова к материнству, и мать из нее получится хорошая, я уверен. Однако мысль, что она выглядит смешно, не дает ей покоя, и она готова на все, чтобы скрыть свое положение. Даже думать об этом не хочу. Около недели назад она перестала выходить на улицу. Говорит, стыдно. Ей кажется, что на улице все будут на нее глазеть. Стала просить, чтобы мы уехали – ведь на поздних сроках нужно будет дышать свежим воздухом, бывать на солнце, а тут повсюду знакомые со своими поздравлениями.

Друзья помолчали, а затем Виктор подытожил:

– Что ж, Аугусто, иди женись, чтобы и с тобой случилось подобное. Иди, женись на своей пианистке!

– Кто знает, – промолвил Аугусто, как бы беседуя сам с собой, – кто знает, быть может, если женюсь, я заново обрету мать.

– Мать? Самой собой, – ответил Виктор, – мать твоим детям! Если появятся.

– И мне самому! Сейчас, Виктор, ты, возможно, обретешь в жене мать, мать для самого себя.

– Пропащие ночи – вот что я приобрету.

– Или выигранные, Виктор.

– В общем, не знаю, что творится со мной и с нами. Я-то приспособлюсь, а Елена, моя бедная Елена…

– Видишь? Тебе уже ее жалко.

– Короче говоря, Аугусто, хорошенько подумай, прежде чем жениться!

На этом друзья расстались.

Аугусто пришел домой под впечатлением от разговоров с доном Авито и Виктором. Эухения, выкупленная закладная и девушка из прачечной почти вылетели у него из головы.

Орфей приветствовал хозяина восторженными прыжками. Аугусто взял пса на руки, заботливо пощупал ему горло и прижал к себе со словами: «Ты поосторожней с костями, Орфей, поосторожней, понял? Не хочу, чтобы ты подавился костью, не хочу, чтобы ты умирал у меня на глазах и умолял спасти тебя… Знаешь, Орфей, дон Авито, профессор, обратился к вере своих предков… наследие! А Виктор не хочет быть отцом. Один горюет, что потерял сына, другой горюет, что обрел. Но какие глаза, Орфей, какие глаза! Как они сверкнули, когда она мне сказала: «Вы хотите купить меня! Не мою любовь, нет, она не продается, но мое тело! Забирайте мой дом!» Купить ее тело!.. Да зачем мне оно, мне свое деть некуда, Орфей! Душу – вот чего алчу, душу, душу. Пламенную душу, сверкающую в глазах. Ее тело… да, ее тело чудесно, божественно, ее тело – это душа, истинная душа, и в нем все – жизнь, все исполнено смысла и безупречно! Мне не нужно мое тело, Орфей, мне не нужно тело, ибо мне нужна душа. Или наоборот, мне нужна душа, потому что мне не нужно тело? Свое тело я могу потрогать, Орфей, увидеть, а вот душу… Где моя душа? Она у меня есть? Она затрепетала только тогда, когда я обнял Росарио, которая сидела у меня на коленях, маленькую бедную Росарио, с которой мы плакали вместе. Это душа моя проливала слезы, не тело. Душа – источник, пробивающийся только в слезах. Пока не прольешь истинных слез, не узнаешь, есть ли у тебя душа. А теперь давай спать, Орфей, если получится».

XV

– Что ж ты наделала, девочка? – спросила донья Эрмелинда у племянницы.

– Что наделала? То, что сделали бы и вы на моем месте, имей вы совесть. Он хочет меня купить! Купить меня!