Туман

«Она так наивна, или это маска?» – подумал Аугусто и примолк. Повисла неловкая, тревожная тишина.

– Мне бы хотелось, Росарио, чтобы ты забыла все, что я тебе наговорил в прошлый раз. Просто забудь об этом, ладно?

– Ладно, как скажете.

– Да, на меня тогда что-то нашло, я сам не понимал, что делаю, что несу… вот как сейчас. – Он направился к ней.

Девушка спокойно ждала, пока он приблизится, словно сдавшись заранее. Аугусто сел на диван и позвал ее: «Иди сюда!» Велел, как и в тот раз, сесть к нему на колени и заглянул ей в глаза. Росарио ответила на его взгляд спокойным взглядом, но задрожала как листок на ветру.

– Тебя знобит, малышка?

– Меня? Нет. Скорее, вас.

– Не дрожи так. Успокойся.

– Я сейчас опять заплачу, не доводите меня…

– На самом деле тебе хочется, чтобы я опять довел тебя до слез. Скажи, у тебя есть жених?

– Зачем вам?

– Просто скажи.

– Нет у меня жениха.

– И ни один парень за тобой ни разу не ухаживал?

– Понимаете, дон Аугусто…

– Что ты ему сказала?

– Такое не рассказывают.

– Ты права. А вы любите друг друга?

– Смилуйтесь, дон Аугусто!..

– Слушай, если ты начнешь плакать, я уйду.

Девушка уткнулась лбом в грудь Аугусто, чтобы скрыть слезы. «Не упала бы в обморок», – подумал он, гладя ее по волосам.

– Тише, тише…

– А как же та, другая? – спросила Росарио сквозь слезы, не поднимая лица.

– А, ты не забыла! Ну, та другая меня окончательно отвергла. Я и так-то не владел ее сердцем, а теперь совсем потерял!

Девушка подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо, словно пытаясь прочесть, правду ли он говорит.

– Вы меня обманываете, – еле слышно промолвила она.

– Зачем мне тебя обманывать? А, понятно. Ты уже ревнуешь? Но ты же говоришь, что у тебя жених есть!

– Ничего я такого не говорила.

– Успокойся, успокойся!

Пересадив девушку на диван, Аугусто поднялся и стал мерять шагами комнату. Бросив взгляд на беспомощно дрожащую Росарио, он понял, что та перед ним совсем беззащитна и сидит на диване, как на скамье подсудимых – вот-вот в обморок упадет.

– Да, – воскликнул он, – чем ближе, тем безопасней!

Он сел, снова посадил ее к себе на колени, обнял и прижал к груди. Бедная девушка обняла его за плечи, словно ища опоры, и уткнулась ему лицом в грудь. Тревожно спросила, услышав, как колотится его сердце:

– Вам плохо, дон Аугусто?

– А кому хорошо?

– Может, вам лекарство нужно? Я позову кого-нибудь…

– Нет, не надо. Болезнь моя мне известна. От нее лечатся странствиями.

Помолчав, он спросил:

– А ты поедешь со мной?

– Дон Аугусто!

– Без «донов»! Ты поедешь со мной?

– Как вам будет угодно.

В голове у Аугусто помутилось, кровь застучала в висках, сердце сжалось. В смятении он принялся целовать Росарио в глаза, и она зажмурилась. Внезапно он вскочил и, отпустив девушку, выпалил:

– Оставь меня! Оставь! Мне страшно.

– Чего вам страшно?

Неожиданное спокойствие девушки испугало еще больше.

– Я боюсь… тебя, себя, не знаю, кого. Всего на свете! Лидувины! Слушай, сейчас ступай, но возвращайся. Ты ведь вернешься?

– Как вам будет угодно.

– Ты поедешь со мной в путешествие?

– Как прикажете.

– Ступай, ступай же!

– А та женщина…

Аугусто кинулся к ней, уже поднявшейся на ноги, сгреб в охапку, прижался сухими губами к губам и застыл так на несколько мгновений. Отпустил:

– Ступай!

Росарио ушла. Едва за ней затворилась дверь, как Аугусто, вымотанный, словно после долгой горной прогулки, бросился на кровать, погасил лампу и завел свой монолог: «Я солгал и ей, и себе. Вот вечно оно так. Сплошные иллюзии и более ничего. Слово изреченное есть ложь, включая слова, сказанные самому себе, ведь тогда ты думаешь, сознавая, что думаешь. Нет иной истины, кроме физиологии, общество создало слова, чтобы лгать. Наш философ говорил, что истина, как и слово, – производные общества. Все верят в одно ради взаимопонимания. Общество производит только ложь».

Тут он ощутил легкое касание – что-то дотронулось до его руки – и обрадовался: «А, Орфей, это ты? Ты не лжешь, потому что не умеешь разговаривать. Более того, мне сдается, ты и на самообман не способен. Хотя ты мог нахвататься у людей, домашний питомец, как-никак. А мы все только врем да корчим из себя невесть что. Слова придуманы, чтобы раздувать наши впечатления и ощущения. Может, чтобы мы сами в них верили. Слова и ритуальные жесты вроде объятий и поцелуев. Каждый из нас играет роль, все мы только персонажи, маски, актеры. Никто не страдает и не радуется так, как говорит, при том, что, вероятно, сам верит в свои чувства – иначе жить невозможно. В глубине души мы совершенно спокойны. Вот как я сейчас, разыгрываю комедию сам для себя. Только физическая боль смертельна. Единственная правда – физиологическая, здесь нет слов, а значит, нет и лжи».

В дверь легонько постучали.

– Что?

– Вы решили сегодня не ужинать, что ли? – спросила Лидувина.

– Точно. Погоди, сейчас приду.