Туман

Аугусто пришел в тихий садик на безлюдной площади того отдаленного квартала, где он обитал. Площадь эта была островком спокойствия. Там всегда играл дети, там не звенели трамваи и не ревели автомобили. Старики приходили сюда погреться на солнце в погожие осенние деньки, когда с двенадцати индийских каштанов, росших здесь же за оградой, облетали листья, подхваченные северными ветром, и кружились над мостовой или опускались на деревянные скамейки, выкрашенные, как водится, в зеленый, под цвет молодой листвы. Аугусто со странной силой манили эти ухоженные городские деревья, высаженные в строгом порядке, в засуху получавшие воду из оросительной канавы и раскинувшие свои корни под плитами мостовой, деревья-узники, вынужденные ловить солнце в краткие промежутки, когда оно стоит над крышами домов, узники, тоскующие по родному лесу. В их кронах заливались птицы, тоже городские, привыкшие держаться подальше от мальчишек, а к старикам иной раз подлетающие совсем близко в надежде на хлебные крошечки.

Сколько раз, сидя в одиночестве посреди маленькой площади на зеленой скамейке, он наблюдал закатное пламя над крышами. Иногда на фоне золота и багрянца вырисовывался черный кошачий силуэт на трубе соседнего дома! Стояла осень. Желтые, разлапистые, как у винограда, похожие на высохшие кисти египетских мумий, листья падали на центральную клумбу, на дорожки и цветочные горшки. И дети играли среди сухих листьев, собирая осенние букеты и не замечая пылающего заката.

Когда Аугусто пришел на эту тихую площадь и присел на скамью, предварительно смахнув с нее сухие листья, там, как всегда, играли дети. Один мальчишка толкнул другого, прижал его к стволу индийского каштана и заявил: «Ты будешь за пленника, тебя похитили бандиты». «А чего я…» – недовольно начал мальчик, но друг перебил его: «Нет, ты – уже не ты…» Аугусто встал и пересел на другую скамью, чтобы не слушать эту болтовню.

Он подумал: «Мы, взрослые, играем точно так же. Ты уже не ты! Я это не я! А несчастные деревья? Разве они – это они? Листва у них облетает куда раньше, чем у их собратьев в горах. Остаются голые скелеты, отбрасывающие на мостовую куцую тень в свете электрических фонарей. Деревья в электрическом свете! Как странно и причудливо выглядят их кроны весной, когда листва приобретает металлический блеск от электрического освещения! И морской бриз не играет здесь их ветвями… Бедные деревья, им не дано познать очарование темных, безлунных ночей в лесу, под мерцающими звездами! Словно человек, высадив их на площади, каждому наказал: «Ты уже не ты!» А чтобы они об этом не забыли, установили электрические фонари на ночь. Чтобы они ненароком не заснули… бедные, бессонные деревья… Нет, нет, со мной этот номер не пройдет!»

Аугусто встал и сомнамбулически побрел по улицам.

XX

Так ехать в путешествие или нет? Аугусто дважды озвучил свое намерение. Сначала он ляпнул это Росарио, то ли красного словца ради, то ли затем, чтобы проверить, поедет ли она с ним. Потом сообщил об этом донье Эрмелинде, чтобы доказать… А что, собственно? Непонятно! И все же у него дважды вырвались эти слова про долгое, далекое путешествие. А он человек с характером, личность, значит, должен слово держать.

Человек слова объявляет о своем намерении, затем обдумывает его, а затем приводит в исполнение, вне зависимости от того, насколько здравым он его счел по итогам своих размышлений. Такой человек слов назад не берет. А он сказал, что собирается в долгое и далекое путешествие.

Долгое и далекое? Почему? Зачем? Как? Куда?

Ему доложили, что его дожидается какая-то сеньорита.

– Сеньорита?

– Да, – подтвердила Лидувина, – по-моему, это она. Ну, та самая пианистка.

Аугусто был в замешательстве. Возникла минутная слабость, соблазн сказать, что его нет дома. «Она явилась, чтобы меня завоевать, играть со мной как с марионеткой, чтобы я заменил ей другого…» Успокоившись немного, Аугусто решил: «Надо показать, что я не лыком шит».

– Передай ей, я сейчас буду.

Смелость девушки восхитила его. «Настоящая женщина! Какой отважный характер! Какая решимость! Что за взгляд! Но ей меня не сломить, нет. Я не сдамся!»

Когда Аугусто вошел, Эухения стояла посреди гостиной. Он жестом предложил ей сесть, однако она осталась стоять.

– Дон Аугусто, нас обоих обманули!

Эта фраза обезоружила бедного юношу. Оба сели и немного помолчали.

– Повторюсь, дон Аугусто… Вас ввели в заблуждение насчет меня, меня – насчет вас. Вот так.

– Разве мы не обсудили все сами, Эухения?

– Забудьте, что я сказала. Что было, то прошло!

– Разумеется, все в прошлом. Как же иначе?

– Вы понимаете, о чем я. Мне хотелось, чтобы вы не вкладывали ложного смысла в мое согласие принять ваш великодушный подарок…

– Я тоже хочу, чтобы вы не вкладывали ложного смысла в мой подарок.

– Вот мы и обменялись любезностями. А теперь нам нужно объясниться. После всего, что между нами произошло и было сказано, я при всем желании не могу отплатить вам за вашу щедрость ничем, кроме чистейшей благодарности. Думаю, вы, со своей стороны, тоже не можете иначе…