Твердая рука

— Мы все друг другу рассказываем. Он спрашивает, где я была. Он не подозрителен... просто мы так привыкли. Мы всегда вместе. Ты же знаешь, как это бывает в нашем деле, владельцы могут приехать в любое время без предупреждения. Джордж любит, чтобы я была на месте.

Мы дошли до машин. Розмари торопливо попрощалась и поспешно уехала домой.

— Здесь так тихо и пусто, что и призрак заскучает, — заметил Чико из «Скимитара».

Я забрался в машину и бросил полученный от Розмари конверт ему на колени.

— Посчитай, — попросил я, заводя мотор. — Посмотрим, сколько мы заработали.

Он надорвал конверт, вытащил аккуратную пачку крупных банкнот и послюнявил пальцы.

— Уф, — выдохнул он, закончив подсчет. — Точно умом тронулась!

— Она хочет, чтобы мы продолжали.

— Ну тогда ты понимаешь, что это крючок, чтобы ты не соскочил. Если ты и захочешь бросить, тебе не позволит собственная совесть.

— Ну что ж, вполне действенный способ.

Часть денег мы потратили на ночевку в Ньюмаркете и поход по местным пабам. Чико отправился по излюбленным местам конюхов, а я — туда, где проводили время тренеры. Дело было во вторник вечером, и народу в заведениях было не много. Я не узнал ничего интересного и выпил виски больше, чем следовало, да и Чико в итоге не заполучил ничего, кроме пьяной икоты.

— Т-ты слыхал такое, «Инки Пул»?

— Это что, название песни?

— Не, это ездок. А кто такой ездок? «Чико, сынок, ездок это такой парень, который работает лошадей на проездках.»

— Ты пьян, — заметил я.

— Вот уж нет! Кто такой ездок?

— Ты сам только что сказал. Он не годится для выступлений на скачках, но незаменим на проездках.

— Инки Пул — ездок у Джорджа Каспара, — пояснил Чико. — Инки Пул работает Три-Нитро на резвых галопах. Ты же просил меня узнать, кто работает Три-Нитро?

— Просил, — согласился я. — А ты напился.

— Инки Пул, Инки Пул, — не унимался Чико.

— Ты с ним беседовал?

— В глаза не видел! Болтал с компанией конюхов, они мне и сказали. Ездок у Джорджа Каспара, Инки Пул.

На следующее утро, в семь тридцать я уже шел, вооружившись биноклем, вдоль Уоррен-хилл, чтобы понаблюдать за утренними проездками. Казалось, прошло уже много времени с тех пор, как я был одним из этих ребят в свитере и шапочке , с тремя лошадьми на моем попечении и кроватью в общежитии с кучей вечно сохнущих на кухне бриджей. Окоченевшие пальцы, редкая возможность помыться, мат в ушах и никакой возможности побыть одному. Мне было шестнадцать, и я не роптал, ведь у меня был доступ к лошадям! Чудесные, изумительные создания. Их инстинкты и рефлексы отличались от человеческих так же, как масло и вода, которые никогда не смешиваются, оставаясь чужеродными даже при постоянном взаимодействии. Для меня словно приоткрылась дверь в неведомый доселе мир их сознания и чувств, я оценил их язык и даже научился кое-что разбирать на нем, но человеческие слух и обоняние оказались слишком слабы для полноценного понимания, да и телепатии недоставало.

Когда в пылу скачки я чувствовал единение с лошадью, это было ее даром мне, несовершенному созданию, и, возможно, моя страсть к победе была моим даром ей. Стремление быть впереди заложено в лошадях, все, что им требуется — показать, как и когда следует вырваться вперед. Можно сказать, что я, подобно многим другим жокеям, пособлял и потакал лошадям более, чем того требовал здравый смысл. Их вид и запах сейчас, на Пустоши, подействовал на меня так же, как морской бриз на моряка. Я охватил взглядом пологий холм, наполнил легкие и почувствовал себя счастливым.

Группы лошадей появлялись одна за другой, каждая в сопровождении тренера. Некоторые тренеры подъезжали на машинах, некоторые верхом, кто-то явился на своих двоих. Многие пожелали мне доброго утра, несколько человек улыбались и, казалось, искренне были рады меня видеть, а немногие, кто мог уделить минутку, останавливались поговорить.

— Сид! — позвал меня тренер, на чьих лошадях я участвовал в гладких скачках, пока мой вес не пришел в соответствие с моим ростом. — Давно ты здесь не появлялся.

— Моя вина, — улыбнулся я.

— Не хочешь как-нибудь приехать, поработать галопы? Как соберешься опять в наши края, позвони мне, и я все устрою.

— Вы это серьезно?

— Конечно! Если ты хочешь, конечно.

— Я бы с удовольствием!

— Вот и договорились. Смотри, не забудь! — он махнул рукой на прощание и развернулся, чтобы завопить на конюха, заслужившего его гнев тем, что подобно медузе разболтанно трясся в седле:

— Не отвлекайся, черт побери, тогда и лошадь отвлекаться не будет!

Парень выпрямился и целых двадцать секунд сидел как следует. Далеко пойдет, подумал я. На все четыре стороны.