Видели мы еще одного, пребывающего в уединении, который свидетельствовал, что в одиночку никогда не вкушал пищу, и даже если за все пять дней никто из братьев в его келью не приходил, постоянно откладывал трапезу, пока в субботний или воскресный день, ради общего богослужения идя в церковь, не встречал кого-нибудь из паломников, – тогда вел его оттуда в келью и уже с сотрапезником, не столько ради нужды своего тела, сколько из обходительности и ради брата, принимал пищу.
Итак, как они умеют по приходе братьев спокойно отменять ежедневные посты, так и, когда те уходят, трапезу, позволенную ради них, восполняют большим воздержанием, взыскивая немногое съеденное не только более строгим самоограничением в хлебе, но и более жестким уменьшением самого сна. <Р. 236>
Глава 27. Что поведали аввы Паисий и Иоанн о плодах своего усердия
Когда старец Иоанн, возглавлявший большой общежительный монастырь с множеством братьев, пришел к старцу Паисию, находившемуся в огромном скиту, и спросил, как у очень давнего товарища, что тот делал все сорок лет, в которые его, уединившегося, не беспокоили братия, тот сказал: «Никогда солнце не видело меня вкушающим пищу». А тот сказал: «А меня – разгневанным».[487]
Глава 28. Как авва Иоанн перед кончиной рассказал о своем примере ученикам
Когда встревоженные братия, окружив того же старца, [Col. 246]
находившегося при последнем издыхании, но радостного от того, что уже переселяется в родные места, умоляли, чтобы оставил им на память какую-нибудь заповедь, как некое завещание, через которую им было бы легче достичь вершины совершенства, он, вздыхая, сказал: «Никогда не творил я своей воли и никого не учил тому, чего прежде не сделал сам».[488]Глава 29. Об авве Махете, который никогда не спал во время духовных бесед и всегда засыпал при светских рассказах
Мы видели старца по имени Махет, который держался в стороне от толп братий; он ежедневными молитвами от Господа испросил такой дар, чтобы ни днем ни ночью его совсем никогда не расслабляло сонное оцепенение, когда ведется духовная беседа. Если же кто пытался произнести слова осуждения или праздности, он тут же засыпал, и яд хулы не мог даже достичь до осквернения его ушей.[489]
Глава 30. Того же старца – о том, чтобы никого не осуждать
1.
Тот же старец, когда поучал, что мы никого не должны осуждать, указал, что три раза было, когда он спорил с братиями или осуждал их: когда некоторые из них позволили удалить себе небный язычок,[490] <Р. 238> когда держали в кельях покрывала и когда благословляли масло, чтобы раздавать просящим мирянам, – и сказал, что все это с ним происходило. «Ибо, – говорит, – получив воспаление язычка, от боли я так обессилел, что, наконец, скорее из-за боли, чем из-за уговоров всех старцев был вынужден позволить его отсечь.2.
И из-за этой немощи был вынужден даже иметь покрывало. [Col. 247] [Пришлось] и благословлять масло, раздавая просящим, – что я более всего порицал, рассуждая, что это происходит из большого превозношения сердца. Однажды окружило меня множество мирян и меня вдруг так стеснили, что не мог иначе от них убежать, кроме как, когда они изо всех сил мольбами меня истязали, наложить руку на принесенный ими сосуд, запечатлев крестное знамение; итак, только тогда, поверив, что они получили благословенное масло, меня немного отпустили».3.
Этим мне явно было показано, что монах связывается теми же недугами и пороками, за которые он дерзает осуждать других. Ведь каждому надлежит осуждать только себя самого и осмотрительно и осторожно во всем беречься, не обсуждать поведение и жизнь других, согласно этой заповеди апостола:4.
Ведь, кроме того, что мы сказали, опасно судить других также по другой причине: <Р. 240> не зная ни необходимости, ни основания, по которым они делают то, чем мы оскорбляемся, и что пред Богом правильно или простительно, мы, как выясняется, осудили опрометчиво и поэтому допускаем тяжкий грех, питая к нашим братьям неподобающие чувства.Глава 31. Упрек того же старца братиям, когда они заснули во время духовной беседы и пробудились от праздной побасенки