Творения догматико-полемическое и аскетические

Итак, когда к одному хорошо нам знакомому старцу пришел некий юноша, не из самых ленивых, ради своего преуспеяния и врачевания и простодушно открыл, что его беспокоят плотские побуждения и дух разврата, думая найти в молитве старца утешение своим терзаниям и лекарства для нанесенных ему ран, тот, браня его горчайшими словами и объявляя несчастным и недостойным и не заслуживающим даже имени монаха, если его может распалять такого рода порок и вожделение, так, наоборот, уязвил своими укорами, что отпустил из своей кельи впавшим в совершенную безнадежность и омраченным смертельной печалью.[602]

И когда ему, погруженному в такую скорбь и в глубокие размышления и раздумывавшему уже не об исцелении страсти, а об утолении зародившегося вожделения, встретился самый испытанный из старцев авва Аполлон [603] [Col. 545] и, по выражению его лица и подавленности догадавшись о терзании и силе брани, которая происходила в его сердце, стал спрашивать о причине такого потрясения, он не смог даже дать никакого ответа мягко вопрошавшему старцу. А тот, все отчетливее чувствуя, что он не зря хочет скрыть молчанием причину столь глубокой печали, которую не в силах даже был скрыть выражением лица, начал с большей настойчивостью выпытывать у него основания тайной боли. Принужденный этим, он признался, что направляется в деревню, чтобы, раз по суждению того старца не может быть монахом и обуздывать позывы плоти и не имеет более возможности получить исцеление от брани, <Р. 127> взять жену и, оставив монастырь, вернуться в мир.

Авва смягчал его ласковыми утешениями, уверяя, что сам каждый день подвергается таким же нападениям язвящих и разжигающих позывов, и поэтому он не должен впадать в полное отчаяние и удивляться жару брани, который побеждается не столько усердным трудом, сколько милосердием и благодатью Господа. Он попросил у него отсрочки только на один день и, умолив вернуться к себе в келью, со всей поспешностью отправился в место уединения вышеупомянутого старца.

Когда он приблизился к нему, то, простерев руки и изливая молитву со слезами, сказал: „Господи, Который есть единственный праведный Судия и тайный Врач сокрытых сил и человеческой немощи, обрати брань того юноши на сего старца, чтобы он хотя бы в старости научился снисходить к слабостям труждающихся и сострадать немощи юных“. И как только он со стенанием завершил эту молитву, он разглядел мерзкого эфиопа, стоящего напротив кельи того старца и мечущего в него огненные стрелы. И так как он сразу был поражен ими, то, выйдя из кельи, бегал туда-сюда, словно безумец и пьяный, и, входя и выходя, уже не мог удержаться в ней, но пошел по той же дороге, по которой уходил тот юноша.

Авва Аполлон, видя, что он, будто сойдя с ума, одержим некими фуриями, [Col. 546] понял, что виденная им огненная стрела диавола попала ему в сердце и невыносимым жжением производит такое смущение ума и расстройство чувств. Подойдя к нему, он сказал: „Куда ты спешишь и какие причины так по-детски беспокоят тебя <Р. 128> и заставляют, забыв о старческом достоинстве, быстро бегать туда-сюда?“ Когда же тот, смущенный из-за сознания своей вины и постыдного возбуждения, подумал, что разжжение его души обнаружено и тайны его сердца открыты старцу, и не осмеливался дать вопрошающему совершенно никакого ответа, авва сказал: „Вернись в келью и пойми, наконец, что до сих пор диавол или пренебрегал тобою, или презирал тебя и не числил среди тех, с кем его ежедневно побуждают сражаться и бороться их успехи и старания. После стольких лет, которые ты провел в этом призвании, ты не смог не то что отразить, но даже один день потерпеть единственную направленную в тебя его стрелу.

Господь для того попустил тебе быть раненным ею, чтобы ты хотя бы в старости научился сострадать чужим немощам и на собственном примере и опыте усвоил, что нужно снисходить к немощи младших. Ты, принимая юношу, страдавшего от диавольского нападения, не только не согрел его никаким утешением, но, угнетенного губительным отчаянием, предал в руки неприятеля, сделав так, насколько от тебя зависело, чтобы тот пожрал его горестным образом. Без сомнения, враг ни в коем случае не набросился бы на него с таким мощным приступом, которого он доселе не удостаивал тебя, если бы, завидуя его будущему преуспеянию, не спешил предварить и сокрушить своими огненными стрелами ту добродетель, которую распознал в его душе, безусловно, считая более сильным того, с кем полагал стоящим сражаться с такой мощью.