Творения догматико-полемическое и аскетические

Авраам: «Мы знаем примеры того, что из хорошего порой выходит дурное. Ведь если кто задумает совершить то же самое, [что и другой,] но с иным расположением и намерением или с иным усердием, то он, конечно, попадет в силки обмана и смерти там, где другие обретут плоды вечной жизни. Без сомнения, это претерпел бы и известный сильной рукой мальчик [Давид], противостоящий в сражении воинственнейшему исполину, если бы был облачен в подобающие мужчине крепкие доспехи Саула (см. 1 Цар. 17:38–39); и то, чем муж более зрелого возраста сражал бесчисленные полчища врагов, принесло бы верную гибель юнцу, если бы он с благоразумной предусмотрительностью не выбрал род вооружения, подобающий его юному возрасту, и если бы не вооружился против ужаснейшего врага не броней и щитом, которыми, как он видел, были оснащены другие, но тем оружием, которым он сам мог сражаться. Вот почему каждому из нас надлежит прежде тщательно определять меру своих сил и в соответствии с ее пределами приниматься за науку, которая ему нравится, поскольку, хотя все науки полезны, однако же все они не могут быть пригодны для всех. Ведь мы не утверждаем, что, поскольку ἀναχώρησις [отшельничество] – благо, оно подходит каждому. Ибо многие чувствуют, что оно для них не только бесполезно, но и пагубно. Ведь хотя мы открыто заявляем, что установление киновитов или же забота о братьях святы и достойны похвалы, все же не считаем на этом основании, что все должны устремляться к этому. Так же и плоды странноприимства весьма обильны, но все не могут посвящать себя ему, не утратив при этом терпения. Поэтому сначала следует сопоставить установления (instituta) вашего края и этого <Р. 179>, затем взвесить поочередно на разных чашах весов силы людей, приобретенные через постоянное следование либо добродетелям, либо порокам. Ибо может оказаться так, что то, что для человека, принадлежащего к одному народу, трудно [Col. 1297] и невозможно, у других [народов есть] укоренившаяся привычка [, которая] обратилась в природу, подобно тому как некоторые народы переносят, не покрывая ничем [дополнительно] тело, и сильнейший холод, и зной, а другие, отдаленные [от первых] большим пространством, не привыкшие к такой суровости природы, не могут вынести [этого], хотя бы и были крепки [телом]. И вы, которые с великим напряжением души и тела во многих отношениях пытаетесь в этой вот области как бы взять верх над природой вашей отчизны, тщательно взвесьте, сможете ли вы сносить эти, как бы я сказал, лишения в тех студеных, как доносит молва, и как бы скованных холодом чрезмерного неверия краях. Ведь нашим [монахам] эту непоколебимость в устремлении некоторым естественным образом придала древность святого образа жизни. Если вы считаете, что вы равны им в постоянстве и силе, то не должны бежать от соседства с вашими родственниками и братьями».

Глава 9. О том, что те могут не бояться близости родственников, кто способен подражать самоумерщвлению аввы Аполлоса

«Но чтобы вы могли надлежащим образом точно определить состояние ваших сил, я кратко расскажу вам о поступке одного старца, а именно аввы Аполлоса, чтобы, если искреннее исследование вашего сердца покажет, что не уступаете ему ни в намерении, ни в силе, то можете без ущерба для вашего устремления и без риска для призвания позволить себе жить на родине и вблизи родственников, уверенные в том, что ни чувство родства, ни прелесть мест не смогут одолеть ту строгость смирения, <Р. 180> которую в этой стране даровала вам не только воля, но и потребность странничества.

Так вот, когда к упомянутому выше старцу глубокой ночью пришел его собственный брат со слезной просьбой, чтобы тот ненадолго вышел из монастыря помочь ему вытащить вола, который увяз в болоте, поскольку в одиночку он его никак не мог вытянуть, – авва Аполлос твердо ответил на просьбу: [Col. 1298] „Почему ты не позвал нашего младшего брата, мимо которого шел, ведь он живет ближе меня?“ И когда тот, решив, что [авва] забыл про смерть своего брата, давно уже лежащего в могиле, и от чрезмерного воздержания и постоянной жизни в уединении как бы не в своем уме, ответил: „Как я мог позвать из могилы того, кто уже пятнадцать лет как умер?“ – авва Аполлос [сказал]: „Разве ты не знаешь, что и я уже двадцать лет назад умер для этого мира и не могу из могилы этой кельи принести тебе утешений, которые относятся к делам этой жизни? Христос настолько не позволяет мне, чтобы я, пусть бы и ненадолго, отступил от стремления к самоумерщвлению ради спасения твоего вола, что не допускал отсрочки даже на короткий момент для погребения отца (ср. Мф. 8:21–22; Лк. 9:59–60), совершение чего, конечно, должно бы осуществляться с гораздо большей спешностью, благочестием и набожностью“.