Творения догматико-полемическое и аскетические

Таким образом, сообразно двум периодам внутренней жизни подвижника – периоду трудничества и борьбы для очищения сердца и периоду созерцания – соответствуют у преп. Кассиана и два рода внешней жизни подвижника: киновийская и отшельническая; первый из них предназначается для начинающих усовершаться в духовной жизни, а второй для достигших совершенства. И как только через борьбу и трудничество подвижник Христов достигает блаженства созерцания, так и к отшельничеству он должен переходить только от киновийской жизни. На киновию преп. Кассиан смотрит как на своего рода врачебницу[1740] от страстей и пороков и сообразно с этим указывает и нормальный строй жизни в ней. Цель киновии – умертвить свою волю, которая есть начало всех пороков,[1741] и научиться исполнять волю Божию.

Так как начинающий подвижник должен вступить в борьбу со страстями, а для этого он не только должен совершать телесные упражнения, но выработать в себе истинное смирение, терпение, любовь к ближним, нуждается не только в уединении от людей, но и в сообществе их, так как некоторые страсти врачуются только при последнем, то киновия своим строем быта и должна быть приноровлена к тому, чтобы подвижник мог все это осуществить. Жизнь в киновии должна иметь строгий, определенный порядок и соблюдаться всеми ненарушимо.

Собственно обеты, которые должен давать и исполнять каждый вступающий в киновию, – это совершенное нестяжание, нищета, так что вступающий должен еще перед вступлением в киновию все оставить и потом не приобретать никакой собственности, все считая принадлежностью всех.[1742] Этим отречением от богатств и стяжаний прежде всего и выражается отречение от внешнего мира,[1743] и подвижник должен опасаться запятнать себя присвоением себе даже малой монеты, так как это уже начало страсти сребролюбия, которая настолько гибельна, что апостол назвал ее даже корнем всех зол (1 Тим. 6:10).[1744] Эта страсть ведет монаха прямо к гибели и гонит его из киновии.[1745] Приобретший себе деньги монах начинает негодовать на все и роптать на всякое дело. Не имея никакого опасения, он, как свирепый и необузданный конь, несется к стремнине, ежедневною пищею и одеждою остается недоволен, заявляет, что он больше не будет переносить этого, что спасение не заключено только в этом месте. «Таким образом, имея деньги путевым запасом для своего непостоянства, – говорит преп. Кассиан, – и опираясь на них, как на крылья, и уже готовый к переселению, надменно отвечает на все приказания, о всем нерадит и всем пренебрегает… Потом старательно выискивает предлоги к огорчению и гневу, чтобы не казалось, что он по легкомысленности выходит из монастыря».[1746] Во избежание таких печальных следствий сребролюбия подвижник и не должен ничего считать своим и ничего приобретать себе, а все труды своих рук считать достоянием общим, довольствуясь общим столом и одеждой, и без ведома аввы не начинать никакого частного труда.[1747] И характеризуя нищету как добродетель специально монашескую, преп. Кассиан говорит: «Эту добродетель мы можем сохранить не иначе, как если, живя в монастыре, по апостолу, имея пищу и одежду, будем довольны этим (1 Тим. 6:8)».[1748] Исполнение этого необходимо предполагает, очевидно, полнейшее подчинение общим правилам жизни киновии, в частности подчинение настоятелю монастыря. И это подчинение воле настоятеля и отречение от своей воли до того, что всякий поступок должен быть совершаем с ведома настоятеля и исполнено всякое его приказание, является главным обетом, который должен исполнять подвижник Христов.[1749] В этом может всего лучше проявиться его смирение и терпение – добродетели, столь необходимые для борьбы со страстями.[1750] Вот какой порядок соблюдается в монастырях Египта и Фиваиды: в них никому, говорит преп. Кассиан, не позволяется распоряжаться не только собранием, но и самим собой, пока не отречется не только от всех своих имений, но и от власти над самим собой. Пришедший в киновию, как неопытный новичок в служении Христу, должен покоряться даже и младшим пред собой. Требуется, чтобы он приучался к трудам своими руками, чтобы утомительным трудом мог истребить в себе память о прежней пышной жизни и удовольствиях.[1751]