Творения догматико-полемическое и аскетические

«Вникни же, что значат сии две части, представляемые в лице двух женщин (Марфы и Марии), – говорит Василий Великий, – одна низшая, избравшая для себя служение телесному, впрочем самое полезное, а другая высшая и более духовная, восшедшая до созерцания тайн… Если хочешь соревновать Марии, которая оставила служение телу (дела милосердия), а востекла к созерцанию духовных видений, то искренне приступи к делу, оставь тело и сиди у ног Господних… подражай чем хочешь; будь или служителем бедных, или любителем догматов Христовых… Духовное учение есть первое, а все прочее – второе по нем».[1880] Это превосходство духовного созерцания над деятельным благочестием решительно указывается и Нилом Синайским с пояснением, что созерцание было состоянием и первозданного человека.[1881]

В силу такого именно понимания восточными отцами-аскетами идеала подвижничества, как идеала чисто нравственного, оправдывающая сила подвижничества у них отнюдь не полагается во внешних подвигах, а только во свидетельстве чистой совести. «Предавший сердце свое тому, чтобы искать Бога в благочестии истинно, – говорит авва Исаия, – не может тотчас возыметь мысль, что благоугоден Богу труд его. Ибо пока обличает его совесть в чем-либо противоестественном, дотоле чужд он свободы. Ибо когда есть обличающий, есть и осуждающий, а где есть осуждение, там нет свободы. Итак, когда, молясь, увидишь, что совершенно ничего не обличает тебя во зле, тогда можно сказать, что ты свободен и вошел в святой покой Его».[1882] Эту же самую мысль и почти в таких же словах очень ясно выразили и другие восточные аскеты, например Василий Великий в ответ на вопрос «Как душа несомненно удостоверяется, что Бог отпустил ей грехи?»,[1883] и Нил Синайский.[1884] От них же она, без сомнения, и перешла к преп. Кассиану и нашла у него такое подробное развитие и раскрытие, какое он дает ей в собеседовании «О конце покаяния» (Собеседование XX). Поскольку внешние подвиги и внешний быт содействуют приобретению этого умиротворения совести и очищению сердца от терния и волчцов,[1885] постольку они и имеют свое значение и силу и являются как бы лекарством, а коль скоро они не приводят инока к благим результатам, для которых они предназначены, они признаются лишенными содержания.[1886] Это решительное отрицание восточными аскетами значения в подвижничестве внешнего помимо отношения его к внутреннему миру инока служит яснейшим доказательством, что идеал восточной аскетики исключительно нравственного свойства. В этом пункте – в понимании сущности подвижничества и иноческого идеала – преп. Кассиан вполне сходится с восточными отцами, и дух учителей и наставников был очевидно вполне усвоен их учеником.

Полагая сущность подвижничества во внутренней жизни подвижника и понимая идеал этой жизни чисто нравственным образом, преп. Кассиан в силу уже этого преимущественное внимание сосредоточивает на внутреннем мире инока и осуществление цели подвижничества ставит в зависимость от личности самого подвизающегося, под условием личного активного почина и участия в осуществлении подвижнического назначения. Вот почему и условием принятия в число подвижников служит наличие в душе новопоступающего таких данных, которые ясно бы свидетельствовали о свободно составившемся у него решении идти путем подвижничества.[1887] И активность в выполнении подвижником своего призвания разумеется не в смысле независимого обсуждения и определения себя к тому или другому взятому в отдельности предприятию, а в смысле общей готовности и свободно положенного согласия на известный предполагаемый подвижничеством ряд дел во имя подвижнического идеала. Только в этом последнем случае активность инока и не будет противоречить главному и основополагающему принципу в жизни инока – отречению от своей воли и полному послушанию. При этой активности может быть полная волевая раздвоенность, и подвижник, выполняя в силу составившегося ранее определения себя к известному предположению, может переживать и испытывать невольное нехотение того, что он выполняет. Это явление волевой раздвоенности есть естественное следствие нравственного несовершенства подвижника, с одной стороны, а с другой – свободно положенного им решения приблизиться к идеалу подвижничества. И поскольку идеал нравственного совершенства только еще предстоит пред взором подвижника, как прямая цель, наличное же содержание его духовной жизни вполне противоположно этому идеалу, постоянное самопринуждение и напряжение необходимы, чтобы ввести содержание нравственного идеала в свою личную жизнь.[1888] В силу этого путь иночества и является путем постоянной сознательной борьбы и страдания, жизнью как бы воина, сражающегося против врагов, почему преп. Кассиан и называет подвижника militem Christi [воином Христовым].[1889]