Творения догматико-полемическое и аскетические

«Если человек желает стяжать любовь Божию, то он должен возыметь страх Божий, страх же рождает и плач, а плач рождает мужество», – говорит Антоний Великий.[1976] «Будем ходить, – убеждает он, – в страхе Господнем, так как нам предписано со страхом и трепетом соделывать свое спасение. Страх Господень искореняет из души все лукавства и грехи. Кто же не боится Бога, тот впадает во многая злая».[1977] Хотя по своему внутреннему достоинству страх Божий, характеризующий настроение и нравственное состояние человека, и ниже других начал – надежды и любви,[1978] но он, однако, рассматривается отцами как исходное начало и первое побуждение к добродетели. «Блюститель исполнения заповедей, – говорит монах Евагрий, – есть страх Божий, который есть плод первой веры, вера же есть внутреннее благо души».[1979] Итак, по мысли Евагрия, первое настроение уверовавшего человека есть страх Божий.[1980] Свт. Иоанн Златоуст в своем слове «О сокрушении» очень ясно раскрывает, что исходное начало и охрана добродетели есть страх Божий, как постоянное сознание своего недостоинства.[1981]

Но так как страх Божий в деле исполнения воли Божией ставит человека в рабское положение, при котором доброго настроения, составляющего главное достояние человека, может и не быть, то у святых отцов восточных в качестве высших побуждений к добродетельной жизни указываются надежда и любовь, особенно последняя. Любовь уже ручается за твердость человека в добре, ибо он тогда исполняет волю Божию не по страху, не в надежде на награды, а единственно в силу сердечного расположения и услаждения добром; отсюда-то человек и должен от страха непременно восходить на степень любви. «Укажу вам дело, – говорит Антоний Великий, – которое одно делает человека твердым в добре и блюдет его таким от начала до конца, именно: любите Бога всею душою вашею, всем образом вашим и всем умом вашим и Ему единому работайте. Тогда Бог даст силу великую и радость, и все дела Божии станут для вас сладки как мед, все труды телесные, умные занятия и бдения и все вообще иго Божие будет для вас легко и сладко».[1982] Это превосходство любви, как высшего начала добродетельной жизни, с особенной силой выдвигается Василием Великим, Иоанном Златоустом, Нилом Синайским.[1983] «Изрекший: так да светит свет ваш пред людьми (Мф. 5:16), – замечает Нил Синайский, – повелел делу вопиять о себе, а не делающим провозглашать о нем, чтобы и добродетель была славна, и намерение было неукоризненно, избрав доброе не ради человеческой славы, но ради награды от Бога, если не достигло оно того предела совершенства, чтобы не иметь нужды и в последней, потому что святое дело – избирать доброе не ради чего иного, но ради самого добра».[1984]

Это настроение подвижника – руководствоваться в деле добродетели не своим интересом (наградой), а жить в отречении от себя и только для Бога – психологически имеет свое начало, очевидно, в смирении. Таким образом, смирение вместе с терпением является у восточных отцов так же, как и у преп. Кассиана, главным основанием всей жизни подвижника, прочной основой всего его дела. Основанием для этого служит у них взгляд на гордость, в которой человек ставит свою волю принципом своей жизни, как на источник зла. Поэтому-то и смирение, в котором человек отказывается от своей воли и не считает уже себя самостоятельным носителем жизни, по противоположности является источником добра.