Творения. Том первый. СЛОВА.

Более последовательное и строгое развитие, чем у полуариан, арианство получило в другой партии, последователи которой известны под разными именами – аэциан, евномиан, етерусиан, аномеев и крайних или строгих ариан. Неопределенное и темное во многих пунктах учение Ария о сотворенности Сына Божия дало повод некоторым из его последователей выразить это учение в более резкой и определенной форме. Первым это сделал антиохийский диакон Аэций в своем сочинении «О нерожденном и рожденном».[368] Содержание и аргументация его системы в сущности те же, что и у Ария, и все его философские доказательства, выставленные в довольно большом количестве, вращаются только вокруг одного положения: если Сын Божий рожден, то Он получил бытие во времени и, следовательно, сотворен. Нерожденность должна составлять сущность Божества, а этим исключается всякое рождение из существа Божия. Эти аргументы, высказанные Аэцием, развил и довел до крайних выводов ученик его, Евномий, бывший сначала диаконом антиохийским, а впоследствии епископом Кизикским. В своих богословских воззрениях, изложенных в двух его сочинениях – «Ἀπολογία» и «Ἔκθεσις πίστεως»,[369] последний зашел уже так далеко, что разошелся не только с господствовавшими религиозными и догматическими воззрениями своего времени, но даже с воззрениями самого Ария. Главный, так сказать, нерв евномианской доктрины заключается в понятии абсолютности Божества. Всякое знание – говорил Евномий – основывается на соответствии предметам имен, какие человек получает из Откровения или окружающей его природы; соответствие же это может быть только тогда, когда мы найдем истинное, обнимающее сущность предмета, имя. По учению Священного Писания и отцов, Бог един, не рождающий ни от Себя, ни от кого другого, следовательно, Существо абсолютное и всегда Себе равное (τὸ εἶναι ὅ ἐστιν).[370] Понятие «нерождаемости» или абсолютности само собой не допускает никаких определений и ограничений высочайшего Существа, исключает в Нем всякую частичность или делимость и должно соответствовать Его субстанции, или сущности. Сообразно с таким понятием о Божестве мы должны отвергнуть в Нем все, что называется рождением или сообщением субстанции, потому что с этим соединяется понятие делимости или сложности, вводится понятие другого существа и, следовательно, уничтожается абсолютность Божества, так как, каким бы ни было это другое существо, оно не может находиться в одной субстанции с первым, а понятие абсолютного единства Божества не дает никакой меры для выражения отношения между двумя субстанциями.[371] Единство существа Божия исключает всякое различие в Божестве, а потому как невозможно допустить, чтобы какое-либо другое существо предшествовало Ему в бытии, так точно немыслимо, чтобы какое-либо другое существо – подобное ли Ему или происходящее от Него посредством рождения – существовало вместе с Ним (συνυπάρχειν) или в Нем (ἐνυπάρχειν). Хотя с именем «Отец» и соединяется понятие рождения, но логика (ὁ τῆς ἀκολουθίας λόγος) не позволяет приписывать его Божеству в собственном смысле. Таким образом, Божество у Евномия является абсолютно тождественным и простым и в Своем абсолютном тождестве и простоте представляется ему вполне познаваемым: вся Его сущность выражается одним понятием «нерожденности». В страхе перед логическими противоречиями Евномий зашел уже так далеко, что стал отрицать вообще всякую трансцендентность и непостижимость Божественного существа для ума человеческого. «Сам Бог знает о Своем существе, – говорил он, – не более, чем мы, и Его существо известно Ему не больше, чем нам; но что мы знаем о Нем, то и Он знает, и, наоборот, что известно о нем Ему, то также известно и нам».[372] На возражение православных, что человеческий дух, ограниченный плотью и омраченный грехами, не в состоянии вполне постигнуть святейшее и чистейшее Божество, Евномий отвечал: «Если дух некоторых омрачен злыми помыслами, вследствие чего не может познавать ни того, что у него под ногами, ни того, что находится над его головою, то отсюда еще не следует, что и всем остальным людям невозможно постигать истинного существа».[373] В этом учении Евномия о совершенной постижимости Божества, противоположном первоначальному арианству, сходство с последним заключалось только в том, что в нем, как и в системе неоплатонизма, Божество представляется совершенно неопределенным бытием (ὄν), чуждым всяких качественных определений.[374] Из такого учения Евномия о Боге вообще само собою вытекало ложное представление его и о Сыне Божием и об отношении Его к Отцу. В этом отношении он почти вполне согласен с Арием и только с большей смелостью и решительностью делает выводы из принципов последнего. Идея безначального рождения Логоса от Отца казалась Евномию, как и Арию, противоречием в себе и исключала собой понятие абсолютного единства существа Божия, вводя, по его мнению, другое существо. Будучи не в состоянии, далее, стать выше форм чувственного представления, и он, подобно Арию, соединял с понятием о рождении Сына Божия представление о материальном отделении от субстанции Отца и потому, отвергнув рождение Логоса, признал Его творением Отца. Сын Божий, по учению Евномия, есть простое творение, созданное Богом из ничего и во времени для того, чтобы через Него произвести потом все остальное бытие. Как творение Отца, Он по тому самому уже не может быть единосущным Ему и отличен от Него не только по существу, но и по воле,[375] иначе – ни в чем не подобен Ему (ἀνόμοιος). Но это творение выше всех других тварей, так как оно получило бытие прежде их, притом непосредственно от самого Божества, и вместе с бытием оно получило творческую силу и некоторые совершенства, приближающие его к Божескому достоинству.[376] Таковы результаты арианских принципов.