Творения. Том первый. СЛОВА.

Так характеризует св. Григорий наиболее сильные и опасные заблуждения своего времени в вопросе о Святой Троице, против которых он вооружается всей силой своего ума и красноречия. Нечего удивляться, если в своей полемике против этих врагов, почти целое столетие раздиравших Церковь, он не дает им никакой пощады и употребляет по адресу их иногда самые сильные выражения. Его особенно возмущали дерзость и бесстыдство еретиков, старавшихся опутать сетями мнимого красноречия и посредством хитрых софизмов увлечь слабых и простодушных в вере. Ослепленные гордостью, еретики забывали, что в таком важном вопросе, как вопрос о Святой Троице, дело шло не о каких-либо пустых словах и философских мнениях, по поводу которых можно было говорить и «за» и «против», но о самой сущности христианства, которая отнюдь не допускает произвольных софистических рассуждений, – и в своих действиях теряли всякий стыд и нравственное приличие, лишь бы достигнуть своих преступных целей. Вот почему наш Богослов, полемизируя со своими противниками по вопросу о Святой Троице, особенно с аномеями или евномианами, старался выставить на вид их необыкновенную страсть к софизмам и пустой логомахии и разоблачить всю гнусность их поведения. «Есть люди, – говорил он в своем первом „Слове о богословии“, – у которых при наших речах чешутся и слух, и язык, и даже, как вижу, руки, которым (людям) приятны скверные суесловия лжеименного разума и совершенно бесполезные словопрения (1 Тим. 6:4, 20)... Хорошо, если бы те, о ком у нас речь, так же были искусны в практической философии, как изворотлив и способен их ум на изобретение благородных и отборных слов. Тогда мало, вероятно меньше, чем теперь, они стали бы вдаваться в нелепые и странные рассуждения и играть словами – о смешном и выражусь смешно – как мячиками. Но, пренебрегши всяким приличием, они имеют в виду только одно – задать или решить какой-нибудь вопрос, и похожи на театральных борцов, ведущих перед глазами толпы борьбу, в которой одерживают победу не по законам противоборства, а такую, посредством которой ослепляют глаза невежественной толпы и вызывают ее аплодисменты. Дело дошло до того, что от их споров гремит публичная площадь, их пустословие наводит скуку на всяком пиршестве, им омрачается и становится полным уныния всякий праздник, а во всякой скорби ищут утешения еще в большем зле – в остроумных вопросах, во всяком женском тереме – этом убежище простодушия – нарушается спокойствие и в страсти к спорам исчезает всякая стыдливость».[919] Затем, обращаясь как бы к каждому виновнику всех этих явлений в отдельности, Богослов говорит: «Зачем ты других, не больше как в один день, делаешь святыми, производишь в богословы, как бы вдыхая в них ученость, и составляешь все эти собрания неученых книжников? Зачем опутываешь паутинными сетями наиболее слабых, как будто это дело великое и мудрое? Зачем возбуждаешь против веры всех этих ос? Зачем пускаешь против нас толпу болтунов, как древние мифы – гигантов? Зачем, собрав, как сор в одну яму, всех легкомысленнейших мужей, едва достойных этого имени, и своим ласкательством сделав их еще женоподобнее, ты устроил у себя новую лабораторию нечестия и не без ума извлекаешь себе пользу из их неразумия?».[920] В другом месте, изобразив болтливость еретиков, излишнюю заботливость об изяществе языка и непомерную страсть к фразам и спорам, св. Григорий характеризует еретиков еще с иной стороны: «Они весьма тщательно, – говорит он, – наблюдают за нами и стараются о том, чтобы в нас каждая искра зла обратилась в пламя; они сами тайно зажигают ее, раздувают и поднимают своим дыханием до неба, выше всепожирающего вавилонского пламени. Не находя в своих учениях никакого солидного для себя основания, они ищут его в наших слабостях и нападают на наши неудачи или ошибки, как мухи на раны».[921]