Ты, тобою, о тебе

Я вдруг растерялся — это был тупик; все рушилось и становилось ненужным: друзья, работа, квартира с набитым в ней добром, машина… Зачем все это? Кому это теперь нужно? Потрачено столько любовной энергии, объятий, слов — зачем? Какая бессмыслица!.. Вспомнилась Ирина: теперь, спустя уйму лет, я вдруг понял все ее недоумение, когда поставил ее перед таким же выводом… А пока надо было судорожно соображать: что делать? — казалось, наступает конец света: сейчас разверзнется земля, потухнет солнце, и мы все погибнем…

По крайней мере, я понял, что ругаться с Тобой бесполезно… Я замкнулся, надеясь, что пройдет какое-то время: месяц, два, — Ты устыдишься своей слабости, своего ослепления, и Твое благоразумие возьмет верх. Так что все пока зависело от Тебя, и я, уязвленный и растерянный, стал ждать.

А Ты продолжала регулярно, через каждые три-четыре дня, приходить поздно. Формально мы общались, обходясь минимумом слов; но в основном — молчали: молча ужинали, затем расходились по комнатам; молча утром завтракали, уходили на работу. Мне было тяжко это выносить. Но Тебя, похоже, такая ситуация вполне устраивала.

Однако хуже всех приходилось Алене — она чувствовала, что приближается катастрофа, и металась меж нами, пытаясь ее предотвратить. Вечерами за общим ужином, когда мы с Тобой молчали, она, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не взорваться в этой атмосфере молчания, пыталась втянуть нас с Тобой в общий разговор… А когда Ты задерживалась вечером "на работе", она, не находя себе места, упрекала меня:

— Почему ты позволяешь маме так поздно приходить?

— А что мне делать? Я не могу ей приказывать, — отвечал я.

— Ты должен ее отругать! — решительно советовала она.

— Ругал, не помогает.

Тогда она брала дело в свои руки: накидывалась на Тебя, когда Ты приходила, с упреками:

— Мама, ты почему опять так поздно?

— Доченька, у меня много работы, — спокойно отвечала ей Ты.

— И долго у тебя будет много работы? Может, уже пора всю ее сделать?

— Знаешь что, дорогая? — раздражалась Ты тогда, повышая голос и, наверное, подозревая, что я подучиваю ее сердиться на Тебя. — Это мое дело, когда мне приходить, так что не суй нос не в свой вопрос!.. Ты, между прочим, уже почти взрослая — можешь и без меня побыть!..

* * *

Но вечной эта ситуация быть не могла — она должна была чем-то когда-то разрешиться, и разрешить ее помогла не кто иная, как Станислава. Видно, им с Борисом не хотелось терять нас обоих; причем — странно! — Станислава оказалась на моей стороне: однажды, во время Твоей вечерней отлучки, она позвонила мне и возмущенно сказала:

— Послушай, Володя! Я… мы с Борисом должны, наконец, сказать… Ты что, не в курсе, что Надежда тебе изменяет?

Я промычал что-то неопределенное.

— Я понимаю, — продолжала она, — мужья узнают об этом последними, но, наверное, это все же в твоих руках — прекратить безобразие? Ведь они едва не каждый день уходят, держась, как юные влюбленные, за ручки, садятся в машину и уезжают! Я понимаю: сердцу не прикажешь, — но почему это надо демонстрировать всему свету?

— Хорошо, — смиренно пообещал я. — Что-нибудь предприму… — и опять ни словом не выразил Тебе упрека — чтобы, по крайней мере, освободить Тебя от вранья — когда Ты в тот вечер вернулась поздно. Но в ближайшую же пятницу: сердце подсказало, что опять в этот день задержишься, — решил проверить Станиславино сообщение, — чтобы начать что-то делать, нужен был железный довод, и я пошел его добывать: за двадцать минут до окончания рабочего дня подъехал к университету, оставил машину подальше от парадного входа, поднялся на ступеньки и стал прогуливаться меж колоннами портика, чтобы именно здесь, не прячась, встретить Тебя вместе с избранником и на месте всё решить. А заодно — взглянуть в Твои глаза, когда Тебя уличу.

Я ждал вас к шести или к началу седьмого. Но ведь вам не терпелось! — вы выскочили без четверти шесть и — настолько стремительно, проскочив всего в четырех-пяти метрах от меня, продолжая на ходу одеваться, сбегая затем по ступенькам вниз, смеясь и о чем-то щебеча — так школьники сбегают с уроков — что я от неожиданности остался стоять, как вкопанный. Но, по крайней мере, успел рассмотреть молодого человека. Он оказался никаким: тщедушным и невзрачным, — я даже усмехнуться не преминул, вспомнив Овидия: да-а, жестокий, проказливый Эрот бьет беспощадно!.. Единственным достоинством молодого человека была молодость. Но Ты-то — Ты будто светилась вся, глядя на него и ничего вокруг не видя — даже меня, стоявшего между колоннами совершенно открыто, не прячась. Как давно я не видел Тебя такой счастливой!

Между тем вы сбежали вниз, пересекли тротуар, выскочили на проезжую часть, запруженную в этот час машинами, и начали нетерпеливо голосовать; одна из машин притормозила; вы впрыгнули в нее и умчались.