Тогда Гассан Бадреддин обрадовался до высшего предела радости и совершил в честь их множество телодвижений. Потом он взял самую красивую из своих фарфоровых чаш и наполнил ее зернами граната, приправленными сахаром с очищенным миндалем и надушенными приятно и в самую меру; и потом он поднес им эту чашу на самом роскошном из своих медных подносов чеканной работы и с насечками. И, видя, что они едят со знаками удовольствия, он сказал им:
— Поистине, какая честь для меня! И какое счастье! И пусть это будет вам в удовольствие и усладит ваши желудки!
И маленький Аджиб после первых же глотков не упустил из виду пригласить пирожника сесть, говоря ему:
— Ты можешь остаться с нами и есть вместе с нами! И Аллах вознаградит нас и даст нам успех в наших поисках!
Тогда Гассан Бадреддин сказал ему:
— Как, дитя мое? Ты еще так юн, а уже понес утрату чего-то дорогого?
И Аджиб отвечал ему:
— Да, добрый человек, мое сердце уже испытано и обожжено отсутствием одного дорогого человека! И этот человек — не кто иной, как мой собственный отец! И мой дед и я, оба мы выехали из своей земли, чтобы обойти, отыскивая его, все страны.
И маленький Аджиб при этом воспоминании заплакал, и Бадреддин не мог остаться безучастным к его слезам и тоже заплакал. И даже евнух начал сочувственно качать головой. Однако все это не помешало им оказать честь зернам граната, надушенным и приправленным с полным знанием дела. И они ели до насыщения, настолько это было вкусно.
Когда же прошло некоторое время, Гассан не мог их долее удерживать; и евнух увел Аджиба, и они пошли обратно, направляясь к палаткам визиря. Но лишь только ушел Аджиб, Гассан Бадреддин почувствовал, что вместе с ним удалилась и его душа, и, будучи не в силах противиться желанию последовать за ним, он поспешно запер свою лавку и, нисколько не подозревая, что Аджиб его сын, вышел и ускорил свои шаги, следуя за ними; и он настиг их раньше, чем они успели выйти из больших ворот Дамаска.
Тогда евнух заметил, что пирожник следует за ними, и обернулся к нему и сказал:
— Зачем это ты следуешь за нами, пирожник?
И Бадреддин ответил:
— Да просто потому, что у меня маленькое дело за городом, и я хотел присоединиться к вам двоим, чтобы проделать этот путь сообща, а затем я вернусь обратно. И к тому же уход ваш вырвал у меня душу из тела.
При этих словах евнух очень рассердился и закричал:
— Поистине, эта чаша стоит нам очень дорого! Что за несчастная чаша! Этот пирожник хочет теперь испортить наше пищеварение! И вот он теперь идет по нашим следам с одного места на другое!
Тогда Аджиб повернулся, увидел пирожника, сильно покраснел и пробормотал:
— Саид, перестань! Дорога Аллаха открыта для всех мусульман! — А потом он прибавил: — Если он не перестанет следовать за нами до самих палаток, тогда мы увидим, что он действительно преследует меня, и мы можем тогда прогнать его.
После этого Аджиб опустил свою голову и продолжал свой путь, и евнух шел за ним в нескольких шагах позади.
Что же касается Гассана, то он продолжал следовать за ними до самого Мейдана-эль-Гасба, где были разбиты их палатки. Тогда Аджиб и евнух оглянулись и увидели его в нескольких шагах позади себя.
Аджиб на этот раз тоже рассердился, и он побоялся, что евнух расскажет обо всем деду, — как Аджиб вошел в лавку пирожника и как, в свою очередь, пирожник следовал за Аджибом. При этой мысли, которая ужаснула его, он поднял камень и посмотрел на Гассана, который стоял неподвижно, созерцая его со странным блеском в глазах.
Аджиб же, думая, что этот огонь в его глазах — огонь двусмысленный, рассердился еще более и изо всей силы бросил в него камнем и жестоко поразил им Гассана в лоб. И после этого Аджиб и евнух поторопились к палаткам. Гассан же Бадреддин упал на землю без чувств и весь залился кровью. Однако, к счастью, он скоро пришел в себя и остановил кровь, оторвав лоскут от ткани своего тюрбана и перевязав лоб. Потом он принялся журить себя и сказал себе так: «Поистине, так и следовало за мою оплошность! Я поступил легкомысленно, заперев лавку и неприлично следуя за этим прекрасным мальчиком, дав ему повод думать, что я следую с двусмысленными намерениями».
Потом он вернулся в город, отпер свою лавку и принялся за приготовление пирожных и продавал их, думая с печалью о своей бедной матери в Басре, которая учила его, когда он был ребенком, приемам кондитерского искусства. И он заплакал и, чтобы утешиться, произнес следующий стих:
Что же касается визиря Шамзеддина, дяди пирожника Гассана Бадреддина, то после трехдневного отдыха в Дамаске он велел снять лагерь на Мейдане-эль-Гасба и, направляясь к Басре, держал путь на Хомс, Хаму и Халеб.
И везде он производил свои розыски, надеясь найти Гассана. Из Халеба он отправился в Мардин, оттуда в Мосул и в Диярбакыр и наконец прибыл в Басру.