Тысяча осеней Якоба де Зута

– Я тоже, – лжет она, – с нетерпением жду высокой чести побеседовать с ним.

Настоятельница бросает на нее торжествующий взгляд.

Бинё наелся и теперь чмокает медленнее. Яёи поглаживает его по губам, напоминая, что нужно сосать.

Сацуки и Садаиэ заканчивают спеленывать девочку, готовя ее к путешествию.

Мастер Судзаку открывает шкатулку с целебными снадобьями и откупоривает узкогорлую бутылочку.

В келью доносится первый удар колокола Аманохасира.

Все молчат, зная, что у ворот Сестринского дома дожидается паланкин.

Садаиэ спрашивает:

– Сестра Аибагава, а где это – Хофу? Так же далеко, как Эдо?

Второй удар колокола доносится в келью.

– Намного ближе. – Настоятельница Идзу принимает на руки чистенькую сонную Синобу и подходит с ней к Судзаку. – Хофу – город в провинции Суо, через одну провинцию от Нагато. До него всего пять-шесть дней пути, если в проливе нет сильного волнения…

Яёи смотрит на Бинё, а потом куда-то вдаль. Орито догадывается, о чем она думает: должно быть, о своей первой дочери, Като, которую в прошлом году отправили в провинцию Харима, в семью свечных дел мастера, или о будущих Дарах, которых она должна будет отдавать чужим людям, пока не сможет вернуться в Нижний мир, через восемнадцать или девятнадцать лет; а может, она просто надеется, что у кормилиц в Куродзанэ хорошее, чистое молоко.

«Передача Даров – сродни утрате, – думает Орито, – но матерям не позволено даже горевать».

Третий удар колокола Аманохасира говорит о том, что пришло время прощаться.

Судзаку вливает несколько капель из бутылочки между губами Синобу.

– Сладких снов, маленький Дар, – шепчет он.

Братик Бинё, все еще на руках Яёи, кряхтит, отрыгивает и пукает. Его подвиги не вызывают обычную в таких случаях бурю умиления. На всем происходящем лежит тень печали.

– Пора, сестра Яёи, – говорит настоятельница. – Я знаю, ты будешь держаться молодцом.

Яёи в последний раз утыкается носом в пахнущую молоком шейку.

– Можно, я сама дам ему Сон?

Судзаку кивает и передает ей бутылочку.

Яёи прижимает узкое горлышко к ротику Бинё; крошечный язычок слизывает капли.

– Из каких ингредиентов составлено сонное снадобье мастера Судзаку? – спрашивает Орито.

– Каждый должен заниматься своим делом. – Судзаку улыбается, глядя на губы Орито. – Одна повитуха, один аптекарь.

Синобу уже спит. У Бинё веки опускаются, снова поднимаются, снова опускаются…

Орито не может прекратить гадать: «Опиаты? Аризема? Аконит?»

– А вот кое-что для нашей храброй сестры Яёи. – Судзаку наливает в крохотную каменную чашечку чуть-чуть непрозрачной жидкости. – Я называю это снадобье «Твердость духа»; оно тебе помогло при прошлой Передаче Даров.

Он подносит чашечку к губам Яёи, и Орито с трудом подавляет желание выбить питье у него из рук. Пока Яёи глотает, Судзаку забирает у нее сына.

Обездоленная мать шепчет:

– Но… – и затуманенным взором смотрит на аптекаря.

Орито поддерживает никнущую голову подруги и бережно укладывает оглушенную снадобьем Яёи.

Настоятельница Идзу и мастер Судзаку выходят из кельи, держа каждый по украденному ребенку.

XXIV. Комната Огавы Мимасаку в доме семьи Огава в Нагасаки Рассвет двадцать первого дня Первого месяца

Удзаэмон опускается на колени у постели отца:

– Сегодня, отец, вы немного… бодрее.

– Оставь цветистое вранье женщинам: они лгут как дышат.

– Нет, правда, отец! Когда я вошел, румянец у вас на лице…

– На моем лице румянца меньше, чем у скелета в голландской больнице Маринуса.

Тощий отцовский слуга Саидзи пытается раздуть угасающий огонь в очаге.

– Итак, ты отправляешься в паломничество в Касиму, помолиться за болящего отца, среди зимы, один, без слуги – если можно сказать, что эти дармоеды «служат». Весь город будет восхищен твоим благочестием!

«Город будет глубоко шокирован, – думает Удзаэмон, – если когда-нибудь узнает правду».

Кто-то отскребает жесткой щеткой каменные плиты пола в прихожей.

– Отец, я не для того еду, чтобы мною восхищались.

– Истинные ученые, как ты мне объяснял, презирают «магию и суеверия».

– Сейчас, отец, я стараюсь шире смотреть на вещи.

– О-о? Значит, я нынче… – Его прерывает раздирающий кашель.

Удзаэмону представляется рыба, бьющаяся на палубе. Он в нерешительности: надо бы помочь отцу сесть, но для этого пришлось бы его коснуться, что совершенно недопустимо между отцом и сыном высокого ранга. Саидзи подходит помочь, но приступ миновал, и Огава-старший прогоняет слугу взмахом руки.

– Значит, я нынче – один из твоих «эмпирических опытов»? Ты намерен прочесть в Академии лекцию об эффективности лечения Касимой?

– Когда переводчик Ниси-старший заболел, его сын совершил паломничество в Касиму и три дня там постился, а когда вернулся домой, оказалось, что отец не только чудесным образом выздоровел, но и прошел пешком ему навстречу до самой Магомэ.

– А потом подавился рыбьей костью на празднике по случаю своего исцеления.

– Я попрошу вас весь предстоящий год есть рыбу с особой осторожностью.

Ростки огня в жаровне крепнут и брызгают искрами.