Тысяча осеней Якоба де Зута

«Надо же так исказить прошлое, – думает Удзаэмон. – Это поразительно, даже от вас, просто дух захватывает».

– Но паломничество, – продолжает матушка, – хорошая возможность подумать о своих ошибках.

Удзаэмон вдруг замечает, что вдоль стены крадется лунно-серая кошка.

– Видишь ли, женитьба – это сделка… Что случилось?

Лунно-серая кошка исчезает. Растворяется в воздухе, будто и не было ее.

– Вы говорили, матушка, что женитьба – это сделка.

– Да, сделка! Если покупаешь товар у торговца, а товар оказывается испорченным, торговец обязан извиниться, вернуть деньги и молить всех богов, чтобы на том дело и кончилось. Вот я – родила для семьи Огава трех сыновей и двух девочек, и, хотя все они, кроме нашего дорогого Хисанобу, умерли в младенчестве, никто не может сказать, будто я – товар с гнильцой! Я Окину не виню – что ж поделать, если у нее чрево такое слабое. Некоторые, может, и стали бы винить, но я не придираюсь. Однако от правды не уйдешь – нам продали плохой товар. Кто смог бы нас упрекнуть, если мы его вернем? Наоборот, если не отправить ее домой, нас упрекнут предки клана Огава!

Удзаэмона шатает; лицо матушки внезапно кажется огромным.

Сквозь мутную морось низко пролетает коршун. Удзаэмон слышит, как маховые перья со свистом рассекают воздух.

– У многих женщин бывает и больше двух выкидышей.

– Только легкомысленный крестьянин попусту тратит доброе зерно, бросая его в бесплодную почву.

Удзаэмон отодвигает засов, за который все еще держится матушка, и распахивает створку ворот.

– Я все это говорю не со зла, – улыбается матушка. – Это мой долг…

«Так, начинается, – думает Удзаэмон. – Сейчас услышим историю моего усыновления».

– …Ведь это я посоветовала отцу принять тебя в семью наследником, а не какого-нибудь другого ученика, богаче и родовитей. Поэтому на мне особая ответственность! Нельзя, чтобы род Огава прервался.

Капли дождя пробираются Удзаэмону за шиворот и стекают между лопатками.

– Прощайте!

* * *

Полжизни назад, в тринадцать лет, Удзаэмон совершил двухнедельное путешествие из Сикоку в Нагасаки со своим первым учителем, Канамару Мотодзи, главным специалистом по голландскому языку при дворе даймё Тосы. На пятнадцатом году он вошел в семью Огавы Мимасаку и сопровождал приемного отца в поездках к другим ученым людям – бывал даже в Кумамото. Но с тех пор, как его четыре года назад назначили переводчиком третьего ранга, Удзаэмон почти не покидал Нагасаки. Тому мальчишке все вокруг было интересно, будущее манило обещаниями, а сегодня на душе у переводчика («Если я все еще переводчик») совсем не так лучезарно. Гуси, шипя, удирают от ругающегося пастуха; дрожащий от холода нищий присел облегчиться на берегу шумной реки; дым и туман застят глаза, и под каждой конусообразной шляпой, в каждом паланкине может прятаться шпион или наемный убийца. «Дорога достаточно оживленная, чтобы скрывать соглядатаев, – сокрушается Удзаэмон, – но недостаточно, чтобы скрыть меня». На пути встречаются мосты через реку Накасима – их названия он повторяет про себя, когда не может уснуть: горделивый Токивабаси; Фукуробаси, возле складов торговцев тканями; Мэганэбаси, чьи отраженные в воде сдвоенные арки в ясный день напоминают круглые очки; узкобедрый Уоитибаси; деловитый Хиасисинбаси; выше по течению, за местом публичных казней, мост Имохарабаси; Фуруматибаси, такой же дряхлый, как и его имя; кренящийся набок Амигасабаси; и последний, самый высокий – Оидэбаси. Удзаэмон останавливается перед уходящими в туман ступенями и вспоминает, как весенним днем впервые прибыл в Нагасаки.

Тихий голос, будто мышиный писк, говорит:

– Простите, о-дзюнрэй-сама…

Удзаэмон не сразу понимает, что «господин паломник» – это он и есть. Он оборачивается…

…Тощий, как птенец, мальчишка с длинным рубцом на месте одного глаза протягивает сложенные лодочкой ладони.

Некий голос предостерегает Удзаэмона: «Он клянчит деньги», – и паломник идет дальше.

«А ты, – укоряет другой голос, – клянчишь удачу».

Он возвращается назад, но мальчишки с провалом вместо глаза уже нет.

«Я – переводчик Адама Смита, – напоминает себе Удзаэмон. – Я не верю в приметы».

Вскоре он уже у ворот Магомэ, натягивает поглубже капюшон, но стражник все равно узнает в нем самурая и пропускает с поклоном.

Вдоль дороги теснятся жалкие обшарпанные хибарки ремесленников.

Ткацкие станки в полутемных комнатушках – клик-клак-оох… клик-клак-оох…

Тощие собаки и голодные дети провожают его равнодушными взглядами.