Тысяча осеней Якоба де Зута

Суббота, восемнадцатое октября тысяча восьмисотого года, безветренна и пронизана синевой.

В рассветном тумане носятся скворцы; Якоб мечтает улететь вслед за ними, словно дитя из сказки.

«Или пусть мои круглые глаза станут миндалевидными, как у кочевников…»

От запада к востоку небо разворачивает облачный атлас.

«…Розовая кожа сделается тускло-золотой, дурацкие волосы – сдержанно-черными…»

Грохот ассенизационной телеги в переулке грозит оторвать его от мечтаний.

«…А неуклюжее тело – стройным и гибким».

По одной из главных улиц движется процессия из восьми лошадей в цветах какого-то знатного рода. Гулко разносится стук копыт.

«Далеко ли я убегу по улицам города, если даже накину на голову капюшон?»

…Рисовые поля на склонах, над ними – складчатые горы.

«До княжества Кёга точно не добегу», – думает Якоб.

Внизу кто-то отодвигает ставни.

Якоб ждет приказа вернуться в дом от какого-нибудь обеспокоенного должностного лица.

– Ну как, доблестный рыцарь де Зут, – голый волосатый ван Клеф сверкает зубами в ухмылке, – нашли вчера золотое руно?

– Это не…

«Не делает мне чести», – думает Якоб.

– Что случилось, то и случилось, минеер.

– Да ладно! Послушайте только нашего отца Кальвина!

Ван Клеф надевает штаны и вылезает в окно к Якобу. В руке у него кувшин с пивом. Он не пьян, – по крайней мере, на это надеется Якоб, – но и не вполне трезв.

– Поймите вы, Отец наш небесный создал вас по своему образу и подобию – вас всего, включая и то, что ниже пояса. Скажете, я не прав?

– Господь и в самом деле нас создал, но в Священном Писании ясно говорится…

– Ах, законный-посконный брак, да-да, в Европе это прекрасно, а здесь… – Ван Клеф жестом дирижера обводит Нагасаки. – Приходится импровизировать! Целибат – это для вегетарианцев. Я вам говорю медицинский факт: если слишком долго оставлять свои помидоры без внимания, они ссохнутся и отвалятся, и какое тогда…

– Это не медицинский факт. – Якоб сдерживает улыбку.

– И какое тогда будущее ждет блудного сына на острове Валхерен?

Ван Клеф делает хороший глоток из кувшина и утирает бороду.

– Холостячество и смерть без наследника! Крючкотворы слетятся на ваше имение, как воронье к виселице! Этот славный дом, – он хлопает ладонью по черепице, – никакая не пучина греха, а целебный источник, питающий будущие урожаи. Вы же воспользовались доспехами, которые нам так настоятельно рекомендовал Маринус? Да что я, забыл, с кем говорю! Конечно воспользовались.

Из глубины комнаты на них смотрит девушка ван Клефа.

Якоб пытается представить себе глаза Орито.

– На вид – красивенькая бабочка…

Ван Клеф тяжело вздыхает, и Якоб начинает опасаться, что его начальник пьян сильнее, чем казалось. Если свалится с крыши, может и шею сломать.

– …а как развернешь обертку – опять разочарование. Девчонка не виновата, во всем виновата Глория, альбатрос у меня на шее… Но вам-то, юноша, зачем это слушать, ваше сердце еще не разбито…

Управляющий запрокидывает голову, глядя в небо. Легкий ветерок тормошит просыпающийся мир.

– Глория приходилась мне теткой. Сам-то я родился в Батавии, но меня отправили в Амстердам получить образование, какое полагается человеку благородному: научиться болтать на плохой латыни, танцевать, как павлин, и плутовать в карты. Веселье закончилось, когда мне исполнилось двадцать два года и я отправился в обратный путь на Яву вместе с дядей Тео. Дядя Тео приезжал в Голландию, чтобы передать ежегодный липовый отчет генерал-губернатора в правление Ост-Индской компании – в те дни ван Клефы имели хорошие связи, – а также подмазать кого нужно и заодно жениться в четвертый не то в пятый раз. Девиз моего дядюшки был: «Раса – это наше все». Он полдюжины детей наплодил от яванских девиц, но никого из них не признал и постоянно всем объяснял, что Господь не зря создал разные расы, так что нечего их смешивать в одном свинарнике.

Якоб вспоминает приснившегося сына. В гавани китайская джонка разворачивает парус.

– Законные наследники, говорил Тео, должны быть от «общепринятых» матерей – белокожих, розовощеких, нежных цветочков протестантской Европы, а у невест из Батавии, дескать, на ветвях генеалогического древа орангутанги резвятся. Увы, все предыдущие жены у него умирали за пару месяцев жизни на Яве. Болотный воздух нездоровый, видите ли. Но Тео был обаяшка, да еще и богатый, – глядь, и между моей и дядиной каютами на «Энкхёйзене» разместилась новейшая госпожа ван Клеф. «Тетя Глория» была на четыре года меня младше – и втрое моложе гордого новобрачного…

Внизу торговец рисом отпирает свою лавку.