Тысяча осеней Якоба де Зута

Сэкита еще раз выкрикивает по слогам:

– Су-я-ко!

Никто не откликается.

Переводчик грозно смотрит на писца, тот задает вопрос коменданту Косуги.

Косуги, отвечая, обращается к Сэките. Как догадывается Якоб, он говорит примерно так: «Сегодня вы проводите смотр, вот сами и разбирайтесь с нарушителями».

Сэкита поворачивается к Маринусу:

– Где… есть… Су-я-ко?

Доктор мычит себе под нос какую-то мелодию. Когда куплет заканчивается, а Сэкита успевает дойти до белого каления, Маринус оборачивается к слугам и рабам:

– Будьте так добры, найдите Сьяко и скажите ему, что он опоздал на перекличку.

Все семеро бросаются прочь по Длинной улице, на бегу обсуждая, где может находиться Сьяко.

– Я найду, где прохлаждается бездельник, побыстрее, чем этот черномазый сброд, – говорит доктору Петер Фишер. – Господин Герритсзон, идемте со мной, работенка как раз по вам!

Не проходит и пяти минут, как из Флагового переулка появляется Петер Фишер – правая рука в крови, следом поспешают переводчики и все хором начинают что-то излагать коменданту Косуги и переводчику Сэките. Тем временем к Маринусу подбегает Элатту и что-то быстро говорит на своем цейлонском наречии.

Фишер объявляет во всеуслышание:

– Мы нашли этого навозного жука на складе, где хранят ящики, рядом с пакгаузом Дорн. Я еще раньше видел, как он туда заходил.

– Почему же вы его сюда не привели? – спрашивает Якоб. – Для переклички.

Фишер улыбается:

– Он, я думаю, в ближайшее время никуда не пойдет.

– Господи, что вы с ним сделали? – спрашивает Ауэханд.

– Меньше, чем он заслуживал! Паршивец украл спиртное, напился и наговорил нам такого, что и от равного нельзя стерпеть, не то что от вонючего малайца. А когда господин Герритсзон хотел его поучить вежливости прутом из ротанга, он превратился в кровожадную фурию, завыл по-волчьи, схватился за ломик и чуть нам головы не разбил.

– А почему никто из нас не слышал этого кровожадного воя? – спрашивает Якоб.

– Потому что он сначала дверь закрыл, господин де Зут! – огрызается Фишер.

– Сьяко муравья не обидит, – подает голос Иво Ост. – Насколько я его знаю.

– Наверное, ты от него недалеко ушел, – Фишер намекает на смешанное происхождение Оста, – вот и не можешь судить со стороны.

Ари Гроте осторожно забирает нож, которым Ост обстругивал деревяшку, из судорожно сжатой руки. Маринус что-то приказывает Элатту все на том же цейлонском наречии, и слуга убегает в сторону больницы. Доктор, насколько позволяет хромота, спешит во Флаговый переулок. За ним бросается Якоб, не обращая внимания на возмущенные крики Сэкиты. Комендант Косуги со стражниками движутся следом.

Предвечерний свет окрашивает оштукатуренные пакгаузы цветом тусклой бронзы. Якоб догоняет Маринуса. На перекрестке они сворачивают в Костяной переулок и, минуя пакгауз Дорн, входят в жаркую тесноту полутемного сарая, заваленного ящиками.

– Да вы не торопитесь! – приветствует их Герритсзон, сидя на каком-то мешке.

– А где… – Но Якоб уже увидел ответ на свой вопрос.

Мешок – это Сьяко. Он лежит на полу без сознания. Вокруг такой красивой раньше головы расплывается кровавая лужа, губа рассечена, глаз наполовину заплыл. Рядом валяются доски и щепки от ящиков, разбитая бутылка и сломанный стул. Герритсзон упирается коленом в спину раба и начинает связывать ему руки.

Следом за Якобом и доктором в сарай набиваются остальные.

– Иисус Мария! – охает Кон Туми. – И Оливер, чтоб его, Кромвель в придачу…

Японцы тоже издают потрясенные возгласы на своем языке.

– Развяжи его, – приказывает Маринус Герритсзону. – И не подходи ко мне близко.

– Так вы у нас не управляющий и даже не его помощник, и клянусь Богом…

– Развяжи его сейчас же, – отвечает доктор, – иначе, когда у тебя камень в желчном пузыре так разрастется, что ты кровью ссать будешь и с воем просить, чтоб я его удалил, – тогда уже я богом клянусь, у меня скальпель в руке нечаянно дрогнет, с самыми плачевными и мучительными для тебя последствиями.

– Должны же мы были его поучить, чтоб не безобразничал, – рычит Герритсзон и все-таки отходит в сторону.

– Вы его до смерти забили, – говорит Иво Ост.

Маринус не глядя сует свою трость Якобу и опускается на колени возле раба.

– А что, надо было молчать и спокойно смотреть, как он нас убивает? – спрашивает Фишер.

Маринус распутывает веревку, стягивающую запястья Сьяко. Якоб помогает ему перевернуть бесчувственное тело.

– Управляющий будет недоволен, – хмыкает Ари Гроте, – что с имуществом компании так неаккуратно обошлись, ага?

Сьяко вскрикивает от боли и снова затихает.

Маринус подкладывает ему под голову свой свернутый камзол, что-то тихо говорит малайцу на его родном языке и бережно ощупывает трещину в черепе. Раб вздрагивает.

Маринус морщится:

– Почему в ране стекло?

– Я же говорил, а вы не слушали, – отвечает Фишер. – Он пил краденый ром.

– И сам себя ударил бутылкой? – спрашивает Маринус.

– Я ее отобрал, – рявкает Герритсзон. – И приложил его как следует.

– Этот черный пес хотел нас убить! – кричит Фишер. – Молотком!

– Так молотком, ломом или бутылкой? Вы уж договоритесь между собой, что ли.