У нас всегда будет Париж

– Извините, – сказал Джо, выйдя на площадку и прикрыв за собой дверь. – Мы постараемся вести себя потише…

Потом он услышал звук бегущих ног. Не успел он оглянуться, как дверь захлопнули и заперли изнутри. Он услышал торжествующие возгласы Энни. Он замолотил в дверь.

– Энни, открывай, дура!

– Полегче, мистер Тиллер, – предупредил домовладелец.

– Эта дуреха… мне нужно попасть в квартиру…

Он вновь услышал голоса, громкие и высокие, пронзительный свист ветра, танцевальную музыку и дзиньканье стаканов. И голос:

– Впусти его. Пусть делает, что хочет. Мы с ним расправимся. Он нам больше не причинит вреда.

Он пнул дверь.

– Прекратите, – велел домовладелец. – А не то я вызову полицию.

– Так вызывайте же!

Домовладелец побежал звонить.

Джо взломал дверь.

Энни сидела в дальнем углу комнаты. Темную комнату освещал лишь свет от десятидолларового приемника. Было полно людей, а может, теней. А в центре комнаты в кресле-качалке восседала старуха.

– Смотрите, кто пришел, – сказала она с восторгом.

Он шагнул вперед и сомкнул свои пальцы на ее шее.

Мамаша Перкинс попыталась высвободиться, билась, визжала, но тщетно.

Он ее задушил.

Покончив с ней, он бросил ее на пол, лущеный горох вместе с ножом рассыпался по всей комнате. Она похолодела. Ее сердце остановилось. Она умерла.

– Именно этого мы от тебя и добивались, – бесстрастно сказала сидящая в темноте Энни.

– Включите свет, – он, пошатываясь, хватал ртом воздух.

Он бросился вон из комнаты. Что это? Заговор? Они что, собираются заполонить и другие гостиные по всему миру? Умерла ли Мамаша Перкинс вообще или только здесь она умерла? А во всех остальных местах она жива?

В дверях появилась полиция, следом домовладелец. Они были вооружены.

– Руки вверх!

Они склонились над распростертым на полу телом. Энни улыбалась.

– Я все видела, – сказала она. – Он ее убил.

– Да, она мертва, – подтвердил один полисмен.

– Она невсамделишная, ненастоящая, – рыдал Джо. – Ненастоящая, поверьте!

– А по мне, так настоящая, – сказал полицейский. – Мертвее не бывает.

Энни улыбалась.

– Она ненастоящая, послушайте. Она – Мамаша Перкинс!

– Угу, а я Тетушка Чарли. Собирайся, идем, приятель!

Он обернулся, и тут его сразила ужасная догадка: отныне после этой ночи и его ареста все так и будет – Энни вернется домой к своему радио, в одиночество своей гостиной еще на тридцать лет. И все одинокие маленькие человеки и прочие супружеские пары и сообщества по всей стране еще тридцать лет будут его слушать и слушать. Свет сменится мраком, из мрака выйдут тени, тени превратятся в голоса, голоса – в видения, а видения – в реальность и, наконец, здесь, как и по всей стране, в гостиных соберутся люди, реальные и не очень, понукаемые химерами, пока все не смешается в кошмар, в котором одного будет не отличить от другого. Десять миллионов комнат, а в них десять миллионов теток по имени Мамаша будут чистить картошку, кряхтеть и философствовать. Десять миллионов комнат, в которых мальчик по имени Олдрич будет играть в шарики на полу. Десять миллионов комнат, в которых раздаются выстрелы и вой сирен. Боже, Боже, какой чудовищный, всепоглощающий заговор! Мир пропал, и он потерял его ради них. Мир был потерян задолго до этого. Сколько еще мужей вступили сегодня вечером в эту заведомо проигранную борьбу, как проиграл он только потому, что здравый смысл был вывернут наизнанку каким-то черным электрическим ящичком?

Он почувствовал, как полицейские туго защелкнули на нем наручники.

Энни улыбалась. Вечер за вечером Энни будет проводить здесь буйные гулянки, смеяться и путешествовать, пока он будет далеко-далеко.

– Послушайте меня! – возопил он.

– Какой же ты дурак! – ответил полисмен и отвесил ему затрещину.

В коридоре он услышал радио.

Джо успел краешком глаза заглянуть в уютно освещенную комнату. Старуха в кресле-качалке лущила зеленый горох, сидя у приемника.

Он услышал, как хлопнула дверь, и его стало относить в сторону.

Он глазел на чудовищную старуху, а может, старика, которая захватила стул посреди теплой прибранной гостиной. Чем она занималась? Вязанием, бритьем, чисткой картошки, лущением гороха? Сколько ей лет? Шестьдесят? Восемьдесят? Сто? Десяток миллионов лет?

Он почувствовал, как у него свело челюсти и отнялся язык.

– Заходи, – промолвила старуха-старикан. – Энни готовит ужин на кухне.

– Ты кто? – спросил он с дрожью в сердце.

– Мы знакомы, – ответила личность с пронзительным хохотом. – Я Мамаша Перкинс. Ты знаешь, ты знаешь, ты знаешь!

На кухне он прижался к стене, и жена обернулась к нему с теркой для сыра.

– Любимый!

– Кто эта… кто эта… – ему показалось, что он пьян и язык не слушается его. – Кто эта особа в гостиной, как она сюда попала?

– Как, это же Мамаша Перкинс, ты ведь знаешь ее по радиопередаче, – сказала жена, как само собой разумеющееся. Она сладко лобызнула его в губы. – Тебе холодно? Тебя знобит.

Он успел только увидеть, как она, улыбаясь, кивнула, и его потащили дальше.

В парном разряде