У нас всегда будет Париж

Пожилой священник сел и прикрыл глаза, облокотившись на стол.

Спустя несколько мгновений тишины он услышал какой-то звук и поднял глаза.

В дверях стоял пес и тихо ждал. Он вернулся сам по себе. Пес едва дышал, не скулил и не лаял. Он вошел очень спокойно и сел напротив священника по ту сторону стола.

Священник всматривался в его золотистый облик, а пес изучал священника.

Наконец, пожилой священник вымолвил:

– Благослови меня. Я не знаю, как тебя называть. Ничто не приходит на ум. Но благослови меня, пожалуйста, ибо я согрешил.

Священник заговорил о своем высокомерии и о грехе гордыни и прочих прегрешениях, совершенных им в тот день.

А сидящий пес выслушивал его.

Пробуждение и спячка

Сначала времен еще не было дня благороднее сердцем или духом бодрее. Изумруднее не было утра, чем это – оно открывало весну в каждой грани и дуновении. Опьяненные птицы носились, кружа, кроты же и прочие твари, что копошатся в земле, повылезали из нор, позабыв про опасность. Небо стоит надо всем океаном Индийским и Тихим и морем Карибским, разверзлось над городом, что выдохнул пыль, что скопилась за зиму из тысячи окон. Гулко двери распахнуты настежь. Как прилив, который катит на город – тот выдохнул зимнюю пыль из тысячи окон. Двери гулко распахнуты настежь. Подобны приливу, что наступает на берег, выстиранные портьеры, развешанные волна за волною на струнах фортепиано, натянутых за домами.

Наконец, умеренная сладость этого самого дня вывела из спячки две души, подобно застывшим фигуркам на швейцарских часах в гипнозе на крылечке. Под лучами солнца, вернувшего к жизни их косточки, мистер и миссис Александер, безвылазно просидевшие двадцать четыре месяца в своем обветшалом доме, почувствовали, как они вновь обретают свои давно позабытые крылья.

– Этот запах!

Миссис Александер пригубила воздух и разра зилась обвинениями в адрес дома:

– Два года! Сто шестьдесят флаконов сиропа для полоскания горла! Десять фунтов серы! Двенадцать упаковок снотворного! Пять ярдов фланели нам на грудь! Сколько горчичного масла? Пошел прочь от меня!

Она оттолкнула от себя дом. Она подставила лицо весеннему дню, распростерла объятия. Солнце заставило ее прослезиться.

Они ждали, еще не готовые отказаться от двухлетнего ухода друг за другом и бесконечных недугов, свыкшись с перспективой очередного вечера вдвоем, но без восторга, ибо провели шесть сотен таких вечеров, не видя других человеческих лиц.

– Мы тут чужаки.

Муж кивнул на тенистые деревья.

И они вспомнили, как перестали открывать, когда звонили в дверь, опустили шторы из боязни, что внезапная встреча, вспышка солнечного света испепелит их, обратив в дряхлых призраков.

Но нынче, в этот брызжущий светом день, здоровье каким-то чудом вернулось к ним. Престарелые мистер и миссис Александер спустились по лестнице и вышли в город, как туристы из подземного царства.

Дойдя до главной улицы, мистер Александер сказал:

– Не такие уж мы старые. Мы только ощущали себя старыми. Ведь мне семьдесят два, а тебе всего семьдесят. Эльма, я задумал сделать кое-какие покупки. Встречаемся здесь через два часа!

И они разлетелись, наконец-то избавившись друг от друга.

Не пройдя и полквартала, оказавшись у магазина готовой одежды, мистер Александер заметил в витрине манекен и остолбенел. Вот же, вот! Солнце согрело ее румяные щеки, ее ягодные уста, синие с лаковым блеском глаза, ее желтую пряжу волос. Он простоял напротив витрины целую минуту, пока вдруг не появилась всамделишная женщина, чтобы привести в порядок все, что выставлено в витрине. Когда она подняла глаза, мистер Александер улыбался, словно молодой остолоп. Она улыбнулась в ответ.

«Что за день! – думал он. – Я мог бы пробить дыру в дощатой двери. Я мог бы перебросить кошку через здание суда! Прочь с дороги, старик! Постой-ка! Это что, зеркало? Не беда. Боже праведный! Я и в самом деле живой!»

Мистер Александер вошел в магазин.

– Я хочу что-нибудь купить! – объявил он.

– Что именно? – поинтересовалась очаровательная продавщица.

Он глуповато озирался по сторонам.

– Хочу шарф. Да, шарф.

Перед ним мелькали многочисленные шарфы, принесенные ею с улыбкой, от которой его сердце загудело и накренилось, как гироскоп, выводя мир из равновесия.

– Выберите шарф на свой вкус. Для меня. Она выбрала один под цвет своих глаз.

– Это для вашей жены?

Он протянул ей пятидолларовую купюру.

– Примерьте его.

Она повиновалась. Он попытался представить голову Эльмы поверх этого шарфа. И не смог.

– Оставьте себе, – сказал он. – Он ваш.

Он выплыл из залитых солнцем дверей, в его жилах пела кровь.

– Сэр, – позвала она, но его и след простыл.