У нас всегда будет Париж

– Бесполезно, – говорит она. – Мы никогда не вернем то, что было.

– Ким, каждый вечер по часу или по полчаса, сколько пожелаешь. Пять минут. Лишь бы тебя увидеть. Вот все, что я прошу.

Ты пытаешься взять ее за руки. Она их отдергивает.

Она крепко сжимает веки и просто говорит:

– Я боюсь.

– Почему?

– Меня так научили.

– И всего-то?

– Да. Именно.

– Но мне хочется поговорить.

– Разговоры не помогут.

Ее дрожь постепенно сходит на нет, она успокаивается и восстанавливает равновесие. Она валится на край кровати, и ее голос звучит по-старчески в молодом горле.

– Может…

Пауза.

– Может, несколько минут каждый вечер, и я привыкну к тебе и перестану бояться.

– Как скажешь. Ты перестанешь бояться?

– Постараюсь.

Она делает глубокий вдох.

– Я не буду бояться. Будем встречаться на несколько минут за домом. Дай взять себя в руки, и мы сможем сказать друг другу «доброй ночи».

– Ким, я помню только одно, что я тебя люблю.

Ты вылезаешь в окно, и она опускает шторы.

Ты плачешь в темноте не от печали, а от чего-то более горького.

По той стороне улицы идет человек, и ты узнаешь в нем того, кто говорил с тобой недавно. Он растерянно бродит в одиночестве, подобно тебе, по неведомому миру.

И вдруг Ким очутилась рядом с тобой.

– Все хорошо, – говорит она. – Мне лучше. Мне не страшно.

Вы вместе гуляете под луной, совсем как в прошлом. Она приводит тебя в кафе, вы садитесь у стойки и заказываете мороженое.

Ты смотришь на пломбир и думаешь, как давно тебе не было так хорошо.

Берешь ложечку, отправляешь мороженое в рот и – стоп, твое просветлевшее было лицо тускнеет. Откидываешься на спинку стула.

– Что-то не так? – интересуется продавец за стойкой с газировкой.

– Нет, ничего.

– Мороженое невкусное?

– Все в порядке.

– Вы не едите, – говорит он.

– Нет.

Ты отодвигаешь мороженое и ощущаешь, как на тебя накатывает ужасное одиночество.

– Я не голоден.

Ты сидишь прямо, глядя в никуда. Как ей сказать, что не можешь ни глотать, ни есть? Как объяснить, что все твое тело затвердело как чурбан и что в нем ничего не движется, ничего нельзя попробовать на вкус?

Отодвигаясь от стойки, ты встаешь и ждешь, пока Ким расплатится за мороженое, затем широко распахиваешь дверь и выходишь навстречу ночи.

– Ким…

– Все в порядке, – говорит она.

Ты идешь к парку. Чувствуешь, что она шагает с тобой под руку, но ощущение скрадывается, ее прикосновение такое легковесное, словно его нет совсем. Тротуар под ногами теряет твердость. Ты движешься без толчков и тряски, как во сне.

– Как хорошо, – говорит Ким, – пахнет сирень!

Ты обоняешь воздух. Ничего. Встревоженный, снова втягиваешь воздух носом. Никакой сирени.

В темноте мимо проходят двое. Они удаляются, улыбаясь ей. Отойдя подальше, один говорит другому:

– Откуда вонь? Прогнило что-то в Датском королевстве.

– Что?

– Не вижу…

– Нет! – кричит Ким.

И неожиданно, заслышав эти голоса, бросается бежать.

Ты хватаешь ее за руку. Вы молча боретесь. Она бьет тебя. Ты едва чувствуешь ее кулачки.

– Ким! – кричишь ты. – Не надо. Не бойся.

– Пусти! – кричит она. – Пусти!

– Не могу.

Опять это «не могу».

Она слабеет и повисает, тихо всхлипывая, на тебе. Вздрагивает от твоего прикосновения.

Тебя прошибает озноб. Ты прижимаешь ее к себе.

– Ким, не бросай меня. У меня такие планы. Мы будем путешествовать, куда захотим, просто путешествовать. Послушай. Подумай об этом. Будем есть лучшую еду, бывать в лучших местах, пить лучшее вино.

Ким перебивает тебя. Ты видишь, как шевелятся ее губы. Ты склоняешь голову.

– Что?

Она повторяет.

– Громче, – говоришь ты. – Я тебя не слышу.

Она говорит, губы шевелятся, но ты не слышишь ровным счетом ничего.

И голос словно из-за стены говорит тебе:

– Все без толку. Разве не видишь?

Ты отпускаешь ее.

– Я хотел увидеть свет, цветы, деревья. Все-все. Хотел прикоснуться к тебе, но, боже мой, как только я попробовал мороженое, все рухнуло. Теперь я словно скованный. Я еле слышу твой голос, Ким. Подул ветер в ночи, а я его даже не почувствовал.

– Послушай, – говорит она. – Так не годится. Недостаточно просто чего-то захотеть. Если мы не можем разговаривать, или слышать друг друга, или попробовать на вкус, то что нам с тобой остается?

– Я все еще вижу тебя и помню, какими мы были.

– Этого мало. Нужно больше.

– Так нечестно. Боже, мне хочется жить!

– Ты будешь жить. Обещаю. Но иначе.

Ты опешил. Похолодел. Держа ее за запястье, ты уставился на ее шевелящееся лицо.

– Что ты хочешь сказать?

– Наш ребенок. Я ношу нашего ребенка. Понимаешь, тебе не надо оттуда возвращаться. Ты всегда со мной. Ты всегда будешь жив. А теперь поворачивай и иди обратно. Поверь, все у нас получится. Пусть мои воспоминания будут лучше, чем эти – от жуткой ночи с тобой. Иди туда, откуда пришел.

От этих слов ты даже не в состоянии заплакать. Слезы высохли. Ты крепко держишь ее запястья, а затем, не проронив ни слова, она медленно оседает на землю.

Ты слышишь ее шепот: – В больницу. Быстро.

Ты несешь ее по улице. Твой левый глаз затуманился, и ты понимаешь, что скоро ослепнешь.

– Торопись, – шепчет она, – торопись.

Ты, спотыкаясь, переходишь на бег.