У нас всегда будет Париж

Она озиралась по сторонам, начиная догадываться, в чем дело. Какая-то ручища поставила целый знакомый с детства город на лопату – церкви, гаражи, окна, веранды, мансарды, кустарники, лужайки, фонарные столбы – и засыпала в печь для обжига стекла, чтобы подвергнуть такому жару, который все оплавит и покоробит. Дома вспучились чуть больше или сморщились чуть меньше своих размеров, тротуары накренились, иглы шпилей вытянулись. Тот, кто заново склеивал город, потерял его чертежи. Он был прекрасен, но странноват.

– Да, – пробормотала она. – Да, ты прав. Катаясь на роликовых коньках, я выучила каждую трещину на тротуаре, а он другой.

Чужаки пустились бежать и свернули в переулок.

– Идут в обход, – сказала она. – Тут они нас и найдут.

– Не уверен, – сказал он. – Может, и не найдут.

Они сидели без движения, вслушиваясь в знойную зеленую тишь.

– Я знаю, чего мне хочется, – сказала она. – Я хочу войти в дом, открыть дверцу ледника и напиться холодного молока, зайти в кладовку, подышать ароматом бананов, подвешенных к потолку, и поесть пончиков в сахарной пудре.

– Не заходи в дом, – сказал он, не открывая глаз. – Пожалеешь.

Она наклонилась вглядеться в его вытянутое лицо.

– Тебе страшно.

– Мне?

– Всего-то – распахнуть наружную дверь!

– Да, – сказал он наконец. – Мне страшно. Мы не можем все время убегать. Они нас поймают и уведут в то место.

Она вдруг рассмеялась.

– Правда, они забавный народец? Не брали с нас денег за постой. Мне понравилась одежда у женщин – вся белая и накрахмаленная.

– Мне не понравились окна, – сказал он. – Железные решетки. Помнишь, когда я подражал звукам ножовки, все мужчины сбежались?

– Да. Почему они всегда прибегают?

– Мы слишком много знаем, вот почему.

– Я – ничего не знаю, – сказала она.

– Они ненавидят тебя за то, что ты остаешься самой собой, а меня за то, что я остаюсь самим собой.

Издалека донеслись голоса.

Женщина достала зеркальце, закутанное в носовой платок, подышав на него, приветственно улыбнулась.

– Я жива. Иногда в том месте я лежала на полу и говорила, что умерла и они не смеют меня больше беспокоить, но они окатывали меня водой и заставляли вставать.

Шестеро мужчин с криками выскочили из-за угла в пятидесяти ярдах и бросились к дому, где мужчина и женщина сидели на качелях, обмахиваясь руками.

– Что мы такого натворили, что они так нас преследуют? – сказала женщина. – Они нас убьют?

– Нет, они будут вежливы и учтивы, а потом выпроводят из города.

Вдруг он вскочил.

– Что такое? – вскричала она.

– Я захожу внутрь и бужу твою матушку ото сна, – сказал он. – И мы усядемся вокруг круглого стола в гостиной и будем есть персиковый пирог со взбитыми сливками. А когда эти люди постучат в дверь, твоя мама им скажет, чтобы они уходили. Мы будем пользоваться серебряными столовыми приборами, полученными мамочкой в награду от «Чикаго трибьюн» в 1928 году, с портретами Томаса Мейгана и Мери Пикфорд на рукоятках.

Она улыбнулась.

– Мы заведем патефон. Послушаем «Три дерева».

Шестерка мужчин, заприметив мужа и жену на тенистом крыльце, закричали и бросились вперед.

– Быстрее! – завопила женщина. – Заходи, зови маму и сестру, скорее, скорее, они идут!

Он отворил дверь настежь.

Она вбежала вслед за ним, захлопнула дверь и оглянулась.

За наружной стеной дома царила пустота – только подпорки, холстина, доски, лужайка и ручеек. Несколько дуговых ламп по обе стороны. На перегородке из папье-маше трафарет – СТУДИЯ № 12.

Шаги барабанят по веранде.

Дверь распахивается. Мужчины вваливаются внутрь.

– О-о! – кричит женщина. – Могли хотя бы постучаться!

Если пути пересекутся снова

Когда все выяснилось, то это просто не укладывалось в голове. Дейв Лейси не мог поверить, а Теда не осмеливалась. Они испытали легкое потрясение и изумление, аж мурашки по телу, но одновременно опечалились и опешили.

– Нет, не может быть, – настаивала Теда, сдавив его руку. – Такого быть не могло. Я ходила в восьмой класс Центральной школы, и это было в 1933 году, и ты…

– Конечно, – заверил ее Дейв, у которого дух захватывало от блаженства. – Я приехал в город в 1933 году, прямо в Брентвуд, штат Иллинойс, честное слово, и шесть месяцев снимал комнату в общежитии Ассоциации молодых христиан, прямо напротив Центральной школы. У моих родителей были проблемы с разводом, и они сплавили меня туда с апреля по сентябрь!

– О Боже, – вздохнула она. – На каком этаже ты жил?

– На пятом, – сказал он и прикурил сигарету.

Протянул ей. Прикурил другую и откинулся на кожаную стенку коктейль-бара «Ла Бомба».

В темноте играла ненавязчивая музыка, на которую ни он, ни она не обращали внимания. Он щелкнул пальцами.

– Я столовался «У Микки», за полквартала от общежития.

– «У Микки»! – воскликнула Теда. – Я тоже. Мама считала это заведение тошниловкой, поэтому я ходила туда втихаря. Боже мой, Дэвид, все эти годы мы даже не догадывались!

Его глаза смотрели вдаль, мысли тихо блуждали в прошлом. Он слегка кивнул.

– Я питался «У Микки» каждый день после полудня. Садился с краю, откуда можно было наблюдать за девочками из школы в цветастых платьях.