У нас всегда будет Париж

– Насколько высокая?

– Высоченная.

– Миловидная?

– Симпатичная.

– Какого цвета волосы?

– Как солнечные лучи.

– Итак.

– Итак, – сказала Нора, – послушай, что я тебе скажу. Допивай свой кофе, вставай, иди наверх и залезай в постель.

– Повтори-ка, – попросил он.

– Допивай свой кофе, вставай… – сказала она.

Он, уставившись на нее, медленно взял кофе, осушил чашку и стал подниматься.

– Но, – сказал он, – я не болен. Мне не нужно в постель рано утром.

– Вид у тебя неважнецкий, – сказала Нора. – Я велю тебе: иди наверх, раздевайся, ложись в постель.

Он медленно повернулся, поднялся по ступеням, разделся и лег. Как только его голова коснулась подушки, на него навалился сон.

Через несколько мгновений он услышал шевеление в затемненной утренней спальне.

Он почувствовал, как кто-то лег рядом и повернулся к нему. С закрытыми глазами он услышал спросонья свой голос:

– Что? Кто?

Рядом с подушки донесся журчащий голос:

– Мисс Эплтри.

– Как? – не расслышал он.

– Мисс Эплтри, – прошелестело в ответ.

Литературная встреча

Все началось давно, но, пожалуй, она обратила на это внимание только в тот осенний вечер, когда Чарли, выгуливая собаку, встретился ей по пути из бакалеи.

Уже год, как они поженились, но встречаться случайно, словно незнакомцам, им не доводилось.

– Мари, как я рад тебя видеть! – воскликнул он, страстно схватив ее за руку.

Его черные глаза засияли, и он глотнул полные легкие пряного воздуха.

– Жаль, такой вечер пропадает!

– Вечер что надо.

По дороге домой она молча смотрела на него.

– Октябрь! – вздохнул он. – Ах, как я люблю в него окунаться. Вкушать, вдыхать, обонять его. О, печальный месяц отчаяния. Взгляни, как он воспламеняет деревья. В октябре полыхает весь мир. И вспоминаются все, кто ушел и не вернется.

Он крепко сжал ее руку.

– Минуточку, собаке нужно остановиться. Они постояли в хладной тьме, пока собака тыкалась носом в дерево.

– Вдыхай же эти благовония!

Муж потянулся.

– В этот вечер я чувствую себя великаном, могу ходить семимильными шагами, срывать звезды, вызывать извержения вулканов!

– Твоя утренняя головная боль прошла? – тихо спросила она.

– Прошла. Раз и навсегда! Кто в такой вечер думает о головных болях!

Послушай, как шелестит листва! Слышишь ветер в вышине сиротливых деревьев? Какая тоскливая неприкаянная пора. И куда мы, жалкие, заблудшие души, бредем по кирпичным мостовым вздымающихся городов и крошечных тоскующих городишек, сотрясаемых рассекающими тьму поездами? Чего бы я не отдал, чтобы сорваться сегодня вечером в странствие – куда глаза глядят, оказаться в этой ночи, упиваться ее первозданностью и сладостной печалью!

– Может, прокатимся на троллейбусе в Чесман-парк? – предложила она, кивая. – Тоже приятная прогулка.

Он вскинул руку, чтобы медлительная собака пошевеливалась.

– Нет, я хочу сказать, истинное путешествие! По мостам и холмам, мимо промозглых кладбищ и потаенных деревень, погруженных во мрак, где никто не догадывается о твоем приближении в ночи верхом на звенящей стали!

– Тогда можно отправиться по Северному побережью в Чикаго на выходные, – не сдавалась она.

Он сочувственно взглянул на Мари в темноте и сдавил ее холодную ручку в своей лапище.

– Нет, – молвил он с возвышенной простотой. – Нет. – И повернулся. – Идем. Домой, на роскошный ужин. Желаю трапезу чревоугодника – три бифштекса! Редкие красные вина, тягучие соусы, дымящийся суп-пюре в супнице, с послеобеденным ликером и…

– У нас свиные отбивные с горошком.

Она отворила дверь в переднюю.

По пути на кухню она отшвырнула шляпу, которая приземлилась на раскрытый роман «О времени и реке» Томаса Вульфа под фонарем-«молнией». Бросив выразительный взгляд на мужа, она посвятила себя изучению картошки.

Минули три ночи, во время которых он метался во сне, когда свирепствовал ветер. Пристально вглядывался в окно, дребезжащее от осенней бури. Затем он угомонился.

На следующий вечер, войдя в дом после того, как она сорвала с бельевой веревки несколько простыней, она обнаружила его утопающим в кресле в библиотеке с сигаретой, прилипшей к нижней губе.

– Выпьешь? – спросил он.

– Да, – ответила она.

– Чего?

– Что значит «чего»? – не поняла она.

По его холодному, бесстрастному лицу пробежала тень раздражения.

– Чего тебе налить? – уточнил он.

– Виски.

– С содовой?

– Именно.

Она почувствовала, как ее лицо принимает такое же холодное, отчужденное выражение.

Он наклонился к шкафчику, извлек пару стаканов величиной с вазу и небрежно плеснул туда напиток.

– Годится? – он протянул ей стакан.

Она посмотрела на стакан.

– Сойдет.

– Что на ужин? – он холодно посмотрел на нее поверх стакана.

– Бифштекс.

– Тонкими ломтями? – губы его сжались в ниточку.

– Да.

– Умница.

Он хохотнул с прохладцей и, не открывая глаз, опрокинул содержимое стакана в свой каменный рот.

Она подняла свой стакан:

– За удачу.

– Сама сказала.

Он пошарил глазами по комнате, что-то лукаво обдумывая.

– Повторить?

– Конечно, – сказала она.

– Молодчина, – сказал он. – Вот это по-нашенски.