Убеждение

Только никому из чиновников самодержавной России не нужны были его богатые наблюдения, мысли и выводы. Большой двухгодичный отчет, такой основательный и предельно насыщенный фактами, пролежал в покоях императрицы непрочитанным два с лишним года! Лишь в 1867 году был он передан в канцелярию ведомства. Сегодня это известно по документам. Ушинский же мог лишь предчувствовать, что его знания, способности и энергию никто не желает в России использовать в живом практическом деле. Ни при беседе с министром просвещения, ни на приеме у принца Ольденбургского он не уловил ни малейшего намека на то, как собираются они с ним поступать дальше. Тогда он решил, что будет просить отставки. Он решил, что займется литературным трудом. Жить можно на гонорар. «Детский мир» выходил уже пятым изданием. С первого дня появления на книжных прилавках стало живо раскупаться и «Родное слово».

Этой дополнительной книги при отчете от Ушинского вообще не требовали. Но он посчитал нужным положить «Родное слово» на стол принца Ольденбургского как доказательство собственной добросовестности.

И еще он положил рапорт, в котором писал: «Нахожу себя вынужденным просить ваше высочество об увольнении меня со службы».

— Что же вы намерены делать дальше? — полюбопытствовал принц.

— Доктора запретили мне проводить зиму в Санкт-Петербурге, — ответил Константин Дмитриевич. — Они опасаются быстрого развития тяготеющей меня болезни. Поэтому, вероятнее всего, поселюсь где-нибудь на юге России. Для лечения придется выезжать и за границу.

Ольденбургский, раздумывая, пожевал усы. Когда-то черные, по-тараканьи торчащие в разные стороны, как пики, они свисали сейчас по краям дряблых щек, седые, безжизненно обмякшие. Безжизненно-тусклым казался и взгляд Ольденбургского из-под мохнатых, насупленных бровей.

Да, конечно, принц хорошо понимал, что такого педагога, как Ушинский, грешно не использовать государственной власти. И в то же время он не хотел предлагать ему никакой ответственной практической деятельности. Половинчатость политики Александра Второго, одной рукой дарующего русскому обществу реформы, а другой укрепляющего в стране реакцию, отражалась и на поступках его верноподданных. Принц Ольденбургский не был в этом смысле исключением.

— Вот что я скажу, — резюмировал наконец он. — Признаю вашу деятельность весьма полезной для высочайше вверенного мне ведомства и решаю сохранить вас для последнего. А посему… буду ходатайствовать перед государыней о дозволении вам пробыть еще два года на прежних основаниях. За это время вы напишете и представите мне полный курс педагогики для наших женских заведений. В подобном руководстве у нас давно чувствуется потребность.

И резолюция на рапорт Ушинского была наложена — почетная высылка за границу продлилась на два года…

Константин Дмитриевич выехал из Петербурга не сразу. Более двух месяцев пробыл он еще в России, участвуя в заседаниях Педагогического общества. Очень уж хотелось приобщиться к живому педагогическому делу! Старый университетский знакомый, бывший учитель, профессор Редкин, давно ставший другом-единомышленником, бессменно руководил Педагогическим обществом. Петр Григорьевич, как и вся энергичная группа петербургских педагогов-энтузиастов, в эти годы как раз очень горячо занимался обсуждением различных воспитательных проблем. Константин Дмитриевич с увлечением окунулся в их работу. Он выступал на собраниях общества с докладами, принимал участие в прениях, руководил комиссией, разрабатывавшей проблему женского образования в России. В комиссию входили его друзья-учителя Модзалевский, Семенов, Косинский. Константин Дмитриевич выступил с сообщением о женском образовании в Европе. «Его плавный и красноречивый рассказ произвел на нас самое выгодное впечатление, — давала отзыв о речи Ушинского одна из газет и продолжала: — Да полагаем и на всех остальных, потому что по окончании речи зал заседания оглушился рукоплесканиями».

Впрочем, аплодировали не все. Анонимный фельетонист петербургской немецкой газеты «обиделся» за немецких женщин. Ушинский якобы оскорбил их. Чем? Да тем, что заявил: германские школы лишают женщину общественных интересов. Они ограничивают мир немок только кругом домашних забот. Для Константина Дмитриевича этого всегда было мало. Но при чем же здесь немецкие женщины? Им-то оскорбляться нечего. А вот перенимать подобную методу воспитания в России совершенно не следует.

Главной задачей, которую Константин Дмитриевич ставил перед собой в это время, была задача научного обоснования Педагогики. Он доказывал, что воспитанию человека служат не только физиология или психология, но и анатомия, логика, психиатрия и патология, история и география, политэкономия и филология, короче, буквально все обширные и сложные науки о человеке, потому что педагогика и есть наука наук или даже искусство воспитывать — искусство, которое опирается на науку.